Да и кто этого не знал?..
— Не хочешь подняться ко мне в кабинет и
перекусить? — предложил Викфилд, утративший последнюю надежду как-то
повлиять на свою упрямую пациентку.
Каллоуэй, которого он надеялся использовать как союзника,
сказал, что его задерживают неотложные дела и что он вряд ли сумеет вылететь из
Нью-Йорка раньше сегодняшнего утра. Викфилд не знал, что Марион сама позвонила
Джорджу и велела оставаться в офисе, чтобы решать неотложные дела. Но главная
причина заключалась в другом: Марион просто не хотела, чтобы Каллоуэй был
рядом, когда она будет решать свои вопросы. И, похоже, пока все складывалось
удачно.
— Марион?
— Что?
— Как все-таки насчет завтрака?
— Позже, Вик, позже. Сейчас я хочу видеть Майкла.
Викфилд вздохнул:
— Ну что ж, идем. Я как раз собирался проведать его.
По дороге Марион все же зашла в дамскую комнату, и врач
пошел в палату Майкла один. Впрочем, никаких перемен Вик не ожидал: в последний
раз он побывал там всего час назад, и все было по-прежнему.
Однако когда пять минут спустя Марион вошла в палату сына, в
ней царила странная тишина. Викфилд только что встал с краешка койки, куда он
садился, чтобы осмотреть пациента, и выражение его лица было каким-то
торжественным и сосредоточенным. Косые лучи бьющего в окно утреннего солнца
медленно ползли по крахмальным простыням на кровати Майкла; в углу монотонно
капала из крана вода, и раковина из нержавеющей стали отзывалась на падение
каждой капли чуть слышным басовитым гулом; с зудением билась в стекло случайная
муха.
«Тихо, как в могиле…» — машинально подумала Марион, и тотчас
же ее сердце отчаянно подпрыгнуло в груди. О господи, нет!!! Ее руки взлетели к
губам. Точно такая тишина была в палате, когда Фредерик…
Марион застыла на пороге, не в силах сделать ни шага, и
только беспомощно переводила взгляд с кровати сына на врача и обратно.
И вдруг она увидела его — своего мальчика. Слава богу, он
был жив и смотрел на нее широко открытыми глазами. Слава богу!.. Марион
подавила рыдание и, протягивая к сыну руки, неверным шагом двинулась вперед.
Оказавшись у самой койки, она наклонилась и бережно коснулась кончиками пальцев
его лица.
— Привет, мам… — Голос Майкла был совсем слабым,
незнакомым, хриплым, но все равно это были самые прекрасные слова, какие Марион
слышала в своей жизни. Она улыбнулась в ответ, и слезы облегчения потекли по ее
щекам.
— Дорогой мой…
— Мама… Я очень люблю тебя, мама! Глядя на них, Викфилд
расчувствовался настолько, что в глазах у него защипало. Подозрительно шмыгнув
носом, врач выскользнул за дверь, но ни Майкл, ни Марион даже не заметили его
ухода. Прижимая к груди голову сына, Марион гладила его по волосам и думала о
том, как он дорог ей. Что бы она делала, если бы потеряла его?
— Ну, мама, успокойся, не надо плакать! Я хочу есть, мама, —
пробормотал Майкл, и Марион рассмеялась сквозь слезы. Он жив, жив, пело ее
сердце. И целиком принадлежит ей одной!
— Сейчас мы организуем для тебя самый большой, самый
вкусный и самый питательный завтрак, какого ты еще никогда не ел, —
пообещала она и тут же спохватилась:
— Конечно, если Вик разрешит…
— К черту Вика, ма, я умираю с голода.
— Майкл! — Марион нахмурилась, но сразу же поняла,
что не может на него сердиться.
Она могла только любить его и… оберегать — оберегать от
всего, чего бы это ни стоило. Бросив взгляд на лицо сына, Марион увидела, что
Майкл неожиданно помрачнел, по-видимому, вспомнив о том, где он находится и что
привело его сюда. До этого он вел себя точно так же, как в один далекий день,
когда ему удаляли миндалины. Когда Майкл очнулся после легкого наркоза, ему
нужны были только мама и мороженое, которое он очень любил, но сейчас его лицо
выражало слишком многое…
— Мама… — Майкл попытался сесть, но тотчас же снова
откинулся на подушку. Было видно, что он отчаянно хочет что-то спросить, но не
знает как. Глаза Майкла лихорадочно шарили по лицу Марион, а пальцы слабо
стискивали руку.
— Успокойся, родной, тебе нельзя волноваться.
— Скажи, мама… другие… Те, кто был со мной прошлым
вечером?.. Я помню, мы…
— Бен уже вернулся в Бостон. Отец забрал его. У него
несколько переломов, но он скоро поправится. Бен легко отделался… — Марион
вздохнула и в свою очередь сжала пальцы сына. Она знала, о чем он сейчас
спросит, и заранее приготовила ответ.
— А… Нэнси? — Лицо Майкла напряглось, напоминая гипсовую
маску. — Нэнси, мам? Она…
Глаза его наполнились слезами. Ответ на свой вопрос Майкл
прочел на лице матери — прочел, но все еще не верил.
Марион опустилась в кресло в изголовье его кровати и нежно
погладила сына по щеке.
— Мужайся, мальчик. Твоя Нэнси… Она не пережила этой
ночи. Врачи сделали все, что могли, но травма была слишком серьезной. —
Марион сделала паузу. — Она умерла сегодня утром.
— Ты… видела ее? — Он по-прежнему пристально
вглядывался в ее лицо, словно все еще надеясь, что это просто неудачная шутка.
— Прошлым вечером я сидела с ней… полчаса или около
того.
— О господи!.. Как же так, ма? Она умирала, а меня не
было рядом!.. О, Нэнси!..
Майкл уткнулся лицом в подушку и зарыдал, как ребенок, и
Марион нежно обняла сына за плечи. Он без устали твердил дорогое имя, и каждый
раз Марион чуть заметно вздрагивала, словно от удара бича. К счастью, Майкл был
слишком слаб. Рыдания вскоре стихли, но когда он повернулся к матери, она
заметила в его лице новое, пугающее выражение, какого никогда прежде не видела.
Можно было подумать, что вместе с Нэнси от Майкла ушла частица его души,
частица сердца. Что-то умерло в нем, чтобы никогда не воскреснуть, и виновата в
этом была она — Марион.
Глава 7
Нэнси почувствовала, как содрогнулся фюзеляж выпускающего шасси
авиалайнера, и, наверное, в тысячный с начала полета раз, вслепую зашарила по
одеялу своими забинтованными культями, ища руки, которые дарили ей успокоение и
надежду. Прикасаться к рукам сиделок было на удивление приятно, и Нэнси с
удовольствием отметила, что уже научилась различать их. У одной женщины были
тонкие, изящные кисти с длинными прохладными пальцами, но в них была заключена
надежная сила, способная удержать человека на краю и не дать ему свалиться в
пучину отчаяния. От одного их прикосновения Нэнси сразу начинала чувствовать
себя храбрее. У другой сиделки пальцы были теплые, и мягкие; от этих рук веяло
почти домашним уютом и безопасностью. Эта сестра часто трепала Нэнси по плечу,
и именно она сделала ей два болеутоляющих укола. Голос у нее был мягкий,
негромкий, баюкающий, в то время как первая сестра говорила с легким
иностранным акцентом, который делал ее голос холодноватым, строгим. Как бы там
ни было, Нэнси успела полюбить обеих и жалела только о том, что не может
увидеть их лиц.
