Ее квартира… Майкл уже привык считать ее их общим домом, и
теперь, поглядев на фасад здания, снова почувствовал, как в нем просыпается
знакомое теплое чувство.
— Привет, вот и я… — произнес он вслух фразу, которую
все время повторял в уме.
Эти слова он говорил каждый раз, когда входил в квартиру и
заставал Нэнси дремлющей в уютном кресле-качалке или стоящей у мольберта в
клетчатой рабочей рубахе навыпуск, с забрызганными краской руками и — изредка —
лицом. А когда Нэнси бывала слишком поглощена работой, она иногда даже не
слышала, как он входил, и тогда Майкл…
Он толкнул дверь подъезда и начал медленно подниматься по
лестнице. Радостное чувство, какое испытывает человек, вернувшийся домой после
долгого отсутствия, не оставляло его и помогало справиться с усталостью и
дрожью в ослабших мускулах. Майкл хотел просто подняться в квартиру, которую он
хорошо знал, посидеть среди ее вещей, рядом с ней, с ней…
Ноздри его между тем ловили знакомые запахи кухни, свежей масляной
краски и мебельной политуры. Откуда-то доносился шум набирающейся в ванну воды,
крики играющих детей, протяжное мяуканье кошки, рокот автомобильного мотора на
улице. Потом он услышал песню на итальянском языке, которую передавали по
радио, и на мгновение ему показалось, что это работает тот маленький приемник,
который он подарил Нэнси и который она всегда включала, когда вставала к
мольберту.
У него был свой ключ, но, едва достигнув нужной лестничной
площадки, Майкл остановился и долго стоял у двери. Впервые за весь сегодняшний
день жгучие слезы подступили к глазам. В глубине души он знал, знал горькую
правду: Нэнси не встретит его на пороге, не обнимет, не поцелует. Она ушла
навсегда. Она… умерла.
Это последнее страшное слово он много раз пытался сказать
вслух, но так и не смог. Это серьезно удручало его. Майкл вовсе не хотел
превратиться в одного из тех безумцев, которые боятся взглянуть фактам в глаза
и до конца жизни играют сами с собой в жмурки, обманывая себя и притворяясь,
будто ничего особенного не случилось. Нэнси высмеяла бы его, если бы узнала, и
Майкл прилагал отчаянные усилия, чтобы заставить себя поверить в страшную
правду. И все же время от времени он позволял себе забывать о том, что
произошло, но только для того, чтобы страшное знание снова вернулось к нему
подобно пощечине, внезапному ожогу, сокрушающему удару молота по голове. Так
было и сейчас…
Он перевел дух, вставил ключ и, повернув его в замке,
немного помешкал, словно надеясь, что Нэнси сейчас подбежит к двери и широко
распахнет ее перед ним, но никто не шел. В квартире стояла мертвая тишина, и
Майкл медленно открыл дверь и ахнул.
— О боже мой!.. Где же… где?!.
В квартире не осталось ничего. В буквальном смысле. Все
столы, стулья, шкафы, все картины и даже цветы в горшках — все куда-то исчезло.
Кладовка стояла открытой, и там не было ни постельного белья, ни одежды Нэнси,
а с вешалки в прихожей пропала ее ветровка из клетчатой шотландки. Впрочем, не
было ни самой вешалки, ни стойки для зонтиков из гнутого дерева, которую Нэнси
по дешевке купила на какой-то распродаже. В кухне осталась только плита. Исчез
даже холодильник, а там, где он когда-то стоял, виднелись лишь четыре круглые
вмятины на светлом линолеуме.
— Господи Иисусе, Нэнси!.. — воскликнул Майкл и
вдруг почувствовал, что уже давно плачет и горячие слезы стекают по его лицу.
Несколько минут он стоял неподвижно, потом словно опомнился
и, выскочив из квартиры, помчался вниз, на первый этаж, где жил управляющий.
Майкл барабанил в дверь до тех пор, пока она не приоткрылась на ширину дверной
цепочки и в щели не показалось встревоженное лицо старика-консьержа.
Старик сразу узнал Майкла и, откинув цепочку, открыл дверь
пошире. Вежливая улыбка застыла на его лице, когда Майкл схватил его обеими
руками за воротник и, вытащив в коридор, в бешенстве затряс.
— Где ее вещи, Каловски? Где все? Что ты сделал с ее
картинами? Продал? Взял себе? Куда все подевалось, отвечай!
— Какие вещи? Какие картины? Кто… О нет, нет, я ничего
не брал! Они приехали недели две назад и все забрали. Они… — Старик не
договорил; он трясся от страха, а Майкл — от ярости.
— Кто это «они»?!
— Я не знаю. Мне позвонили и сказали, что квартира
освобождается, потому что мисс Макаллистер… — Тут он увидел следы слез на лице
Майкла и замялся. — Ну, в общем, — продолжил он наконец, — мне
сказали, что в ближайшие дни квартира освободится. Через день ко мне зашли две
женщины, по виду — сиделки. Они забрали кое-какие мелочи, а буквально на следующее
утро за остальным приехал грузовик из «Гудвилла»
[2]
.
— Сиделки? Какие сиделки? — удивился Майкл. В
голове у него было так же пусто, как в квартире Нэнси. — И при чем здесь
«Гудвилл»? Кто им звонил?
— Я не знаю… Во всяком случае, эти женщины были одеты в
белое, как сиделки или монашки. Они почти ничего не взяли — только небольшую
сумку с вещами и картины. Все остальное увезли люди из «Гудвилла». Я ничего
себе не взял, честное слово… Я бы не стал этого делать, мистер Майкл. Нэнси
была очень хорошая девушка, и мне очень жаль, что…
Но Майкл уже не слышал окончания фразы. Выпустив лацканы
потертой куртки консьержа, он, пошатываясь, спустился по лестнице и вышел на
улицу. Старик с жалостью смотрел ему вслед. Бедняга, размышлял он. Должно быть,
парень только что узнал…
Выйдя на улицу, Майкл остановился. Ему было совершенно
некуда идти.
«Откуда медсестры узнали, где живет… жила Нэнси? —
подумал он неожиданно. — Кто им сказал? Должно быть, кто-то в больнице. Но
как они посмели сделать это? Как они посмели украсть ее картины, ее
немногочисленные украшения и безделушки? И кто вывез мебель? Кому она могла
понадобиться?»
Стервятники!.. Майкл в сердцах сплюнул. Если бы он застал их
здесь, он бы им свернул шеи!
Потом ему в голову пришла новая мысль, и Майкл махнул рукой
показавшемуся из-за угла такси. Может, что и выйдет, размышлял он, садясь в
машину и стараясь не замечать разламывающей голову боли, которая словно тисками
сдавила виски.
— Где здесь ближайший гудвилловский магазин?
— Чего-чего? — Водитель жевал раскисшую сигару, и,
судя по его виду, ему было плевать на все магазины в мире.
— Магазин «Гудвилл». Торговля уцененной одеждой,
подержанной мебелью и прочим. Знаешь?
— Знаю, как не знать. — Таксист подумал, что
пассажир вовсе не выглядит настолько бедным, чтобы покупать старье в
комиссионках, но промолчал. В конце концов, какое ему дело, если у парня есть
чем платить за проезд?
До магазина «Гудвилл» было всего пять минут езды, но свежий
ветер, бивший в лицо Майклу из опущенного окна, помог ему прийти в себя и
справиться с потрясением, которое он испытал, когда застал квартиру Нэнси
пустой. В те минуты он испытал настоящий шок. Это было все равно что попытаться
нащупать у себя пульс и обнаружить, что твое сердце давно перестало биться.
