Иными словами, женщина, в которую постепенно превращалась
Нэнси, очень нравилась ей самой.
— Знаешь, Питер, я хочу сменить имя, — призналась
она, поднося к губам бокал с вином. Почему-то обсуждать это с ним ей было
гораздо труднее, чем с Фэй. Она уже почти жалела, что заговорила об этом, но
ответ Питера сразу же успокоил ее.
— Это меня не удивляет, — серьезно ответил
он. — Ты теперь новый человек, Нэнси, так почему бы тебе не назваться
другим именем? А каким? Ты уже думала об этом?
Он с нежностью посмотрел на нее и, прищурившись, стал
прикуривать от серебряной зажигалки длинную тонкую сигару. Это был «Дон Диего»
— его любимый сорт, и Нэнси с удовольствием принюхалась. Она уже полюбила
тонкий аромат этих сигар. Особенно приятным он казался ей после еды. Питер
предпочитал все самое лучшее, и с его помощью Нэнси тоже коротко познакомилась
с дорогими французскими винами, изысканными блюдами, душистым ароматом хорошего
табака.
И дело было не в цене и не в престиже — просто во всех этих
вещах действительно было что-то особенное, изысканно-тонкое, почти неуловимое,
и это тоже объединяло их с Питером.
— Итак, — спросил он, — как зовут мою новую
подружку?
— Я пока не знаю, — ответила Нэнси. — Я
перебрала много имен, но больше других мне нравится Мари. Мари Адамсон. А ты
что скажешь?
Питер немного подумал, потом кивнул:
— Неплохо, неплохо… Да нет, мне действительно нравится!
Откуда ты взяла это имя?
— Адамсон была девичья фамилия моей матери, а Мария —
так звали мою любимую сестру в приюте.
— Ах да, ты говорила. Сестра Эгнесс-Мария!.. —
Питер хлопнул себя по лбу. — Знаешь, в этом имени что-то есть. Мисс Мари
Адамсон… Звучит весьма необычно.
Они дружно рассмеялись, и Нэнси откинулась на спинку стула.
Новое имя очень ей нравилось, и она уже много раз мысленно примеряла его к
себе.
— А когда ты собираешься оформить это
официально? — спросил Питер и выпустил изо рта тонкое колечко синеватого
дыма.
— Не знаю. — Нэнси пожала плечами. — Я ведь
еще не решила окончательно.
— Может быть, попробуем начать им пользоваться? Ты как
бы примеришь его к себе, и это поможет тебе принять окончательное решение.
Кроме того, ты уже можешь подписывать этим именем свои работы — многие
знаменитые фотографы пользуются псевдонимами.
Эта идея, похоже, действительно была ему по душе. Впрочем,
Питер никогда не скрывал своего энтузиазма, когда речь заходила о его или о ее
работе. И Нэнси очень льстило, что он не делал разницы между своим сложнейшим
трудом пластического хирурга и ее любительским, как она считала, увлечением
фотографией. Когда Питер говорил с ней об этом, его восторженность невольно
передавалась Нэнси, и тогда у нее появлялось ощущение, что она действительно
занимается чем-то нужным и важным.
А между тем Питер всерьез преклонялся перед ее талантом,
хотя Нэнси, впрочем, не без кокетства, утверждала, что никакого особенного
таланта у нее нет.
— Нет, серьезно, Нэнси, почему бы нет?
— Что? Подписывать именем Мари Адамсон снимки, которые
я дарю тебе?
Нэнси улыбнулась. Ей было очень приятно, что он так серьезно
воспринимает ее работы. Увы, кроме него и Фэй, ее снимков никто больше не
видел.
— Ну, если тебя смущает только это, — отозвался
Питер, — то это как раз не проблема. Я давно считаю, что тебе пора, так
сказать, выйти со своими работами в широкий мир.
Он уж не в первый раз заговаривал с ней об этом, поэтому
ничего нового в его предложении не было. В ответ Нэнси только улыбнулась и
решительно покачала головой.
— Нет, Питер, и не начинай… Все равно я скажу «нет». Ты
же знаешь, я…
— Я знаю, что ты чертовски талантлива, — горячась,
возразил Питер. — И буду снова и снова заговаривать об этом до тех пор,
пока ты не образумишься. Нельзя зарывать свой талант в землю, Нэнси, ведь он
несет людям свет. Ты остаешься художником независимо от того, работаешь ли ты с
красками и кистями или с пленкой и фотоаппаратом. И прятать свои работы от
всех, как поступаешь ты, попросту… преступно. Да, Нэнси, преступно! Ты
обязательно должна устроить выставку своих работ.
— Нет, — твердо сказала Нэнси и, отпив еще глоток
вина, стала смотреть на зеленые холмы, над которыми дрожал лиловатый, нагретый
солнцем воздух. — Я не хочу больше никаких выставок. С этим покончено.
— Великолепно! — едко возразил Питер. — Я
сделал из тебя писаную красавицу, чтобы ты до конца жизни пряталась от всех по
темным углам. Неужели ты действительно хочешь, чтобы никто, кроме меня, так и
не увидел твоих фотографий?
— А что, разве это плохо?
— Для меня — нет. — Он взял ее за руку и дружески
улыбнулся. — А вот для тебя — да. Природа так щедро одарила тебя
способностями… Неужели тебе жаль поделиться ими с другими? Не прячь свой дар,
хотя бы ради себя самой. И потом, я не понимаю — почему бы Мари Адамсон не
выставить свои работы? Попытка, как говорится, не пытка. Если по какой-то
причине выставка кончится неудачей, ты всегда можешь снова стать Нэнси
Макаллистер и продолжать делать фотографии для меня. Но попытаться ты обязана —
даже Грета Гарбо пользовалась успехом, прежде чем стать затворницей. Дай себе
шанс, Нэнси…
На этот раз ему, кажется, удалось добиться своего. Слова
Питера невольно тронули ее. Кроме того, в его предложении провести выставку под
псевдонимом действительно был смысл. Выставляясь под чужим именем, Нэнси
действительно ничем не рисковала. И все же ей продолжало казаться, что даже
пытаться не стоит. При мысли о том, чтобы снова стать профессиональной
художницей… или фотохудожницей, у нее в душе все замирало. Она сразу
чувствовала себя более беззащитной и ранимой и невольно начинала думать о
Майкле.
— Хорошо, я подумаю, — сказала она неуверенно, но
Питер был весьма доволен и этим — прежде Нэнси наотрез отказывалась даже
обсуждать возможность того, чтобы выставить свои работы на всеобщее обозрение.
— Обязательно подумай… Мари. — Он глянул на нее с
широкой улыбкой, и Нэнси, не сдержавшись, хихикнула.
— Как странно слышать, как тебя называют другим именем,
и знать, что это — ты.
— Новая ты, — поправил Питер. — В конце
концов, у тебя теперь новое лицо, другой голос, другая походка. Разве это тоже
странно?
— Да нет… Я уже привыкла. Правда, вы с Фэй мне очень
помогли… — Тут она подумала, что за такое лицо, как у нее, многие женщины без
колебаний отдали бы правую руку.
— Ну что, может быть, мне уже можно называть тебя Мари?
Тебе пора привыкать, — пошутил Питер, но сразу же стал серьезным, заметив,
как изменились ее глаза. Если раньше в них искрилось только озорное веселье, то
сейчас они вдруг осветились удивительным, живым огнем. Это была заря надежды и
новой жизни. — Что скажешь, дорогая?
