— Ну что, поехали? — спросил наконец Майкл, и
Нэнси кивнула. Тогда он передвинул на место камень и, взяв ее за руку, повел
туда, где они оставили велосипеды.
Два часа спустя они уже были в крошечной квартирке Нэнси на
Спарк-стрит, неподалеку от университетского городка. Войдя в комнату, Майкл
сразу же направился к тахте, в который уже раз подумав о том, как ему нравится
это уютное гнездышко и как свободно и легко он чувствует себя здесь. Почти как
дома…
Нет, лучше, чем дома. В гигантской квартире матери Майкл
часто ощущал себя потерянным и никому не нужным. Здесь же на каждой вещи лежал
теплый отпечаток личности Нэнси: портьеры, мебель, картины на стенах, потертый
меховой коврик на полу — все, казалось, впитало в себя частичку ее души. В
квартире Нэнси было много цветов в вазах и просто комнатных растений в горшках,
за которыми она ухаживала заботливо и внимательно, и взгляд Майкла невольно
отдыхал на увитых цветущей традесканцией книжных полках, на белоснежном
маленьком столике, за которым они ели, и на блестящих никелированных шишечках
старинной кровати, которая одобрительно крякала под ними каждый раз, когда они
занимались любовью.
— Мне очень нравится твой дом, Нэнси! — сказал
Майкл, когда она вошла в комнату.
— Да, ты это уже говорил. — Нэнси огляделась по
сторонам, и на лицо ее легла легкая тень печали. — Мне он тоже нравится.
Хотелось бы знать, что мы будем с ним делать, когда поженимся?
— Мы заберем все вещи в Нью-Йорк и найдем там для них
уютный маленький домик. — Майкл слегка приподнялся на локте, и взгляд его
упал на незавершенную работу Нэнси. — А это что? Что-то новенькое? Я этого
еще не видел…
Он смотрел на мольберт, на котором стояла новая картина
Нэнси. Она была еще не закончена, но в ней уже проглядывали таинственная
недосказанность и волшебство, отличавшие работы Нэнси. На холсте был изображен
сельский пейзаж — безлюдные поля и перелески, но когда Майкл подошел ближе, то
на дереве на переднем плане он разглядел мальчика, который сидел на ветке и
болтал ногами.
— А его будет видно, когда ты нарисуешь листья? —
спросил Майкл.
— Не знаю, наверное. Но даже если нет, все равно мы с
тобой будем знать, что он здесь. Тебе нравится?..
Майкл одобрительно кивнул, и глаза Нэнси заблестели. Он
всегда понимал ее работы как надо, а она очень дорожила его мнением.
— Мне очень нравится, — сказал он.
— Тогда эта картина будет моим свадебным подарком тебе.
Только я должна сначала закончить ее…
— Ну, тут еще много работы. Кстати, о свадьбе… — Майкл
бросил взгляд на часы. Половина второго, а ему надо было быть в аэропорту в
начале третьего. — Похоже, мне надо поторопиться.
— Ты… ты обязательно должен ехать, Майкл?
— Да. Нэн, ну не надо так расстраиваться — я вернусь
через несколько часов. Я буду у Марион в четыре, в зависимости от того, будет
ли в Нью-Йорке пробка на шоссе или нет. Думаю, я успею на обратный «челнок»,
так что к вечеру уже вернусь. Что скажешь?
— По-моему, все о'кей, — ответила Нэнси, но вид у
нее был встревоженный.
Отъезд Майкла продолжал беспокоить ее, и чем дальше — тем
больше. И дело было вовсе не в том, что могла сказать ему Марион — просто Нэнси
не хотелось, чтобы он уезжал, а почему — она и сама не знала.
— Надеюсь, все пройдет хорошо… — робко прибавила она.
— Конечно, родная, конечно.
Майкл старался говорить беспечно, но они оба знали, что
Марион Хиллард всегда поступает так, как считает нужным, слушает только то, что
хочет слышать, и соглашается только с тем, что ее устраивает. Впрочем, он
продолжал надеяться, что так или иначе им удастся настоять на своем. Иного
выхода просто не было. Майкл не представлял себе жизни без Нэнси и готов был
сражаться за нее до конца.
Он крепко обнял ее на прощание, потом повязал галстук и снял
со спинки стула легкий пиджак, который оставил здесь утром. Майкл знал, что,
когда он прилетит в Нью-Йорк, там будет тепло, даже жарко, однако, несмотря на
это, он должен был появиться перед матерью в пиджаке и галстуке. Это было
важно: Марион признавала только деловой стиль и терпеть не могла вольности в
одежде. Людей, не соответствующих ее стандартам, она называла «никто». Увы, к
этим последним Марион относила и Нэнси.
Оба — и Майкл, и Нэнси — прекрасно знали, какой нелегкий
разговор предстоит ему, поэтому поцеловались на прощание особенно крепко.
— Счастливо тебе, Майкл.
— Я люблю тебя, Нэнси.
Когда он ушел, Нэнси долго сидела в пустой гостиной, глядя
на фотографию с ярмарки. Ретт и Скарлетт — бессмертные любовники в нелепых
фанерных платьях… Но их лица на фотографии выглядели бесконечно счастливыми, и
Нэнси спросила себя, сможет ли Марион понять их, знает ли она разницу между
глупостью и счастьем, умеет ли она отличить воображаемое от действительного.
Вряд ли, подумалось ей почему-то.
Глава 3
Стол в обеденном зале блистал словно поверхность озера в
штиль. Его безупречную гармонию нарушала только расстеленная на одном его конце
бежевая салфетка из ирландского льна, на которой стоял кофейный прибор из
тончайшего китайского фарфора — голубая с золотом чашка, блюдце, тарелка с
пирожными и изящная молочница с изогнутым «губой» носиком. Рядом лежал
серебряный колокольчик и стоял начищенный до зеркального блеска кофейник.
Откинувшись на спинку стула, Марион Хиллард выдохнула вверх
дым только что закуренной сигареты. Она чувствовала себя до крайности усталой.
Воскресенья всегда утомляли ее гораздо больше, чем все остальные дни. Иногда
Марион казалось, что дома она работает гораздо больше, чем в конторе, и это
было очень похоже на правду.
Воскресенья она, как правило, начинала с разбора своей
личной корреспонденции. Потом Марион просматривала хозяйственные книги, которые
вели повар и экономка, составляла списки мелких работ по дому, планировала
необходимые приобретения для пополнения гардероба и утверждала меню на неделю.
Это была скучная и утомительная работа, но Марион занималась ею уже на
протяжении многих лет. Домашнее хозяйство входило в ее обязанности еще до того,
как она занялась бизнесом. Когда умер муж Марион, ей самой пришлось возглавить
корпорацию, однако она продолжала посвящать домашним делам все воскресенья,
проверяя и организуя работу слуг и воспитывая Майкла, когда няня брала
выходной.
Воспоминание об этом заставило Марион улыбнуться. Прикрыв
глаза, она подумала, как мало было у нее этих драгоценных часов, когда она
могла побыть с сыном. Увы, уже давно воскресенья Марион не напоминали собой те,
давно прошедшие дни. Едва достигнув подросткового возраста, Майкл так и норовил
исчезнуть из дома на весь уик-энд, и она оставалась одна…
Одинокая слеза задрожала на ее длинных ресницах, но Марион
даже не пошевелилась, словно боясь спугнуть воспоминания. Она ясно видела перед
собой Майкла, каким он был восемнадцать лет назад. Тогда этот очаровательный
шестилетний мальчик целиком принадлежал ей, и Марион любила его всей душой. Она
готова была сделать для него все, что только было в ее силах, — и делала.
Марион сумела сохранить для него империю Коттеров и Хиллардов, сумела передать
дело от поколения к поколению. Могущественная, жизнеспособная корпорация и была
ее главным даром единственному сыну.
