Она любезно улыбнулась, стараясь скрыть ловко расставленную
ловушку.
Но Мари было не так-то просто провести — она сразу поняла,
что все это было сказано не просто так, однако на этот вопрос она могла
ответить честно. Большую часть жизни она провела в Новой Англии и бывала в
Нью-Йорке достаточно редко. Если бы они с Майклом поженились, то, наверное,
переехали бы в этот город, но они не поженились…
— Да, я слышала, что в ваших краях погода бывает
неустойчивой, но самой испытать ее капризов не приходилось… — Тут Мари
почувствовала, что, помимо ее воли, ее голос стал жестче. — Нет, миссис
Хиллард, я совсем не знаю Нью-Йорка. Я вообще не очень люблю большие города…
Теперь она говорила и думала как Мари — от Нэнси не осталось
и следа.
— Простите, но мне трудно в это поверить, —
вежливо возразила Марион. — Во всяком случае, одеваетесь и держитесь вы
именно как жительница большого города.
Ее улыбка на первый взгляд была вполне светской, но так
могла бы улыбаться барракуда, готовясь позавтракать нежной миногой.
— Спасибо за комплимент, — кротко ответила Мари и,
не желая больше продолжать разговор на эту тему, раскрыла свою папку и достала
оттуда довольно толстый альбом черной кожи, в котором находились копии ее самых
удачных работ.
Альбом был достаточно большим и увесистым, и, беря его в
руки, Марион несколько замешкалась. Именно в этот момент Мари заметила, как
сильно дрожат у нее пальцы и как она на самом деле слаба — во всяком случае
телесно.
Время обошлось с Марион Хиллард безжалостно; и Мари на
мгновение отвела глаза, испугавшись, что ее самые страшные проклятия были
услышаны. Но, как бы там ни было, она по-прежнему не испытывала к Марион ни
сочувствия, ни жалости.
Когда Мари снова взглянула на мать Майкла, та уже вполне
овладела собой. Перелистнув несколько страниц в альбоме, она подняла глаза и
кивнула.
— Теперь я вижу, почему Бену Эйвери так хотелось, чтобы
вы работали над оформлением нового медицинского центра. У вас много прекрасных
работ, и выполнены они вполне профессионально.
Должно быть, вы уже давно занимаетесь фотографией?
Это был вполне невинный вопрос — во всяком случае, таковым
он показался Мари. Она отрицательно покачала головой.
— Нет, в фотографии я, можно сказать, новичок. Раньше я
была художницей — писала маслом пейзажи, портреты…
— Ах да, я и забыла… Бен упоминал об этом. —
Марион произнесла эти слова удивленным тоном. Она и вправду была удивлена.
Рассматривая чудесные фотографии в альбоме, она почти совсем забыла о том, что
сидящая перед ней молодая красивая женщина может на самом деле быть Нэнси
Макаллистер.
Отчего-то Марион вдруг стало не по себе. Все происходящее
отдаленно напоминало ей жутковатые истории про оборотней. Нэнси Макаллистер
стала оборотнем и превратилась в эту обворожительную русалку, которой дана
власть погубить и ее, Марион, и Майкла. А самое страшное заключалось в том, что
власть эту она дала ей сама, своими собственными руками…
Но это наваждение длилось только мгновение.
Марион Хиллард всегда была трезвомыслящей женщиной, живущей
в реальном мире, в котором не было места суевериям и мистике. Почти не было…
— А почему вы оставили живопись, если не секрет? —
снова спросила она. — Мне, откровенно говоря, не верится, что вы рисовали
хуже, чем фотографируете.
— Мне тоже кажется, что я была не такой уж скверной
художницей…
Мари мимолетно улыбнулась собеседнице. С ее точки зрения, их
разговор был противоестественным и странным. Их как будто разделяло стекло с
односторонней прозрачностью, какое бывает в полицейских участках. Сквозь это
стекло Мари видела Марион Хиллард как на ладони, в то время как та не могла
разглядеть ничего, кроме расплывчатого силуэта. Этим односторонним стеклом была
новая внешность Мари и ее изменившаяся манера держаться, которые явно сбивали
мать Майкла с толку. И, понадеявшись на этот надежный камуфляж, Мари решила,
что может позволить себе расслабиться.
— Но фотография мне нравится больше, — сказала
она. — Во всяком случае — сейчас.
— Почему же вы решили отдать ей предпочтение? —
заинтересованно спросила Марион.
— Дело в том, что некоторое время назад моя жизнь
изменилась настолько круто, что я фактически стала новым человеком, новой
личностью. Живопись была частью моей прежней жизни, а ворошить прошлое было
слишком больно. Поэтому я и решила оставить карьеру художницы. По крайней мере
— пока.
— Простите, если я задала бестактный вопрос. —
Марион поморщилась, как от физической боли. — Но, судя по тому, что я
сейчас держу в руках, мир почти ничего не потерял от того, что вы решили
сменить кисти и краски на фотоаппарат и пленку. Вы очень талантливый фотограф,
мисс Адамсон. Позвольте задать вам еще один вопрос: кто помог вам сделать
первый шаг? Должно быть, это был кто-то из здешних благотворителей, меценатов…
Я знаю в Сан-Франциско многих достойных и щедрых людей… Может быть, вы могли бы
назвать мне имя этого человека?
Но Мари только покачала головой и улыбнулась Марион Хиллард.
Как ни странно, сейчас она не могла ни ненавидеть, ни презирать эту женщину,
хотя, когда она шла на встречу с ней, у нее в душе не было ничего, кроме
ненависти и горечи. Мари по-прежнему была очень далека от того, чтобы любить
Марион, но ее злоба неожиданно остыла, а обида — улеглась.
Возможно, все дело было в том, что за этим безукоризненным
самообладанием, за этим дорогим платьем и жемчугами Мари сумела разглядеть
усталую и больную женщину, напудренное и нарумяненное лицо которой уже отдаленно
напоминало посмертную маску. За внешним лоском явственно проступали признаки
осеннего увядания, на смену которому уже идет холодная и беспощадная зима…
Тут Мари поняла, что слишком увлеклась размышлениями о
личном, и попыталась вспомнить, о чем они говорили. Кажется, Марион что-то
спросила… Ах, да!..
— Мне помог мой хороший друг, миссис Хиллард, —
ответила она спокойно. — Я у него лечилась. Он убедил меня попробовать
себя в фотографии, а когда у меня стало получаться, помог сделать первые шаги.
Он здесь всех знает, и все знают его.
— Питер Грегсон… — Это имя прозвучало совсем негромко,
как будто Марион Хиллард вовсе не собиралась произносить его вслух, и обе
женщины надолго замолчали.
— Вы… вы знаете его?..
Мари была по-настоящему потрясена, поэтому на протяжении
этой короткой фразы голос ее дважды сорвался. Она-то полагала себя в полной
безопасности, но вот Марион почему-то назвала имя Питера, и Мари почувствовала
себя так, словно балансирует над пропастью. Неужели она догадалась? Нет,
невозможно, невероятно! Тогда откуда?.. Неужели Питер рассказал ей? Но нет, он
никогда бы так не поступил.
— Я? Да, знаю…
Марион опустила голову и на некоторое время замолчала.
Неожиданно она вскинула голову и посмотрела Мари прямо в глаза.
