«Блямс!» – раздался сочный звук, скрепляющий прошлое, настоящее и будущее…
* * *
Решив завтра отправиться в офис попозже, часам к одиннадцати, Комлев не торопился ложиться спать. Лора уехала, и он вдруг почувствовал, что соскучился по одиночеству. Давным-давно, еще на пятом курсе института, он курил по две пачки в день, а потом бросил, и вот теперь у него было неприятное нервно-задумчивое настроение, требующее сигаретного дыма и алкоголя. Прихватив из кухни бутылку виски и стакан, Кирилл удобно устроился на диване со стопкой газет и журналов. В голове назойливыми пчелами жужжали мысли, но он гнал их прочь, раздражаясь.
– Армагеддон какой-то, – произнес он, делая глоток виски. Да, именно так он мог сейчас охарактеризовать свое душевное состояние. Но самое непонятное – причины.
– А-а! – донесся приглушенный вскрик, и добавилось металлическое: «Блямс!»
Комлев со стуком поставил стакан на прикроватную тумбочку, помедлил немного, поднялся, небрежно бросил журнал в кресло и пересек комнату. Ему не послышалось – в этом он был абсолютно уверен, но кому не спится в столь поздний час? И что вообще происходит?
Распахнув дверь, Кирилл увидел тусклый свет, льющийся со стороны лестницы. Свет задрожал, стал ярче, и из-за угла показалось белое облако…
– Извините, – раздался приглушенный женский голос. – Я обожглась воском и уронила вазу. Наверное, я вас разбудила.
Удивительно, но именно этот голос добавил раздражения, а затем начал успокаивать. Гувернантка… А что она здесь делает?
Но не только сам факт присутствия Софьи Филипповны Одинцовой рядом с его комнатой во втором часу ночи, но и внешний вид этой «рыбины» весьма удивлял. На ней была ночная рубашка с длинными рукавами, доходящая до пола, состоящая из множества кружев и рюшей. Они не просто прятали стройную фигуру, а делали свою хозяйку практически бесполой. Но… Да, было «но».
Комлев перестал изучать невообразимое одеяние гувернантки, подошел к ней ближе и сердито спросил:
– Почему вы не спите?
Его взгляд скользнул по ее распущенным волосам и остановился на пылающей свече. И вновь вернулся к волосам.
– Я уже спала, но мне показалось, что кто-то ходит. Ксюша говорила о привидениях, я, разумеется, не верю, но заволновалась, вдруг…
– Что – вдруг?
– Вдруг у Ксюши бессонница. Мне кажется, она очень впечатлительный ребенок. Я должна была проверить. Возможно, кто-то действительно ходит в это время. Например, Ольга Федоровна, а девочку беспокоят шаги.
Она заботится о Ксюше – ясно. Это, по крайней мере, имеет отношение к прямым обязанностям гувернантки.
«Вот, значит, как выглядят ее волосы, когда не стянуты в пучок».
Пламя свечи задрожало, и Кирилл увидел перед собой совсем другую Софью Одинцову. Лицо бледное, глаза огромные, ресницы густые, губы вовсе не тонкие, подбородок… трогательный, девчоночий… шея… Девушка, стоящая перед ним, не походила на моль, сухарь, рыбу, она, несмотря на дурацкую ночнушку и неподвижность, была живой и состояла из миллиона противоречий.
Или это в его душе образовался беспорядок?
– Где вы взяли свечу? Вы хотите поджечь дом? – произнес он насмешливо и не зло.
– Нет… Наверное, я старомодна, но свечи очень успокаивают, красиво горят, и… мне нравится их запах. – Она смутилась, будто выдала сокровенную тайну, и закусила нижнюю губу. Румянец появился на щеках и сразу исчез.
– Понятно.
Теперь Комлев смотрел ей в глаза. В них он заметил ум, сдержанность, положенное уважение, неуверенность, уверенность, испуг и желтые искры огня. Странно, если бы его спросили, нужна ли такой девушке защита, он бы надолго задумался над ответом. С одной стороны, она слабая, неприспособленная к обстоятельствам белая ворона, с другой стороны, эти самые обстоятельства не втягивают ее в свою игру. Она сама по себе. Просто делает свою работу и выполняет ее хорошо. Добросовестно. Она пришла воспитывать Ксю и воспитывает. Почему Софья Одинцова должна оправдывать чьи-то ожидания или бояться насмешек и осуждения?
«Она, похоже, привыкла и к тому, и к другому», – подумал Кирилл, отводя взгляд к окну.
– Вы, кажется, обожглись?
– Несильно. Рука не болит, я вскрикнула скорее от неожиданности.
– Возвращайтесь к себе. Завтра в девять я жду вас в своем кабинете.
– Спокойной ночи.
Соня кивнула, шагнула назад, развернулась и двинулась к лестнице. Остановилась и обернулась.
– Вы хотели что-то сказать? – спросил он.
– Нет, – она покачала головой, приблизила свечу к груди и прикрыла ее ладонью.
Именно в этот момент в душе Кирилла появилось смутное холодное ощущение, которое он не назвал бы приятным. «С ней что-то не так», – решил он и тяжело вздохнул. Как надоели бесконечные эпопеи с гувернантками! Ему когда-нибудь повезет или нет?
Софья стояла неподвижно. И он наконец понял, чего она от него ждет – элементарного вежливого «спокойной ночи». Зануда.
– Спокойной ночи, – резко произнес он, развернулся и зашагал к двери комнаты. Но перед ним продолжала маячить фигура в белом… Карие глаза, волосы по плечам и невозможные кружева и рюши. «У меня такое чувство, будто я ее где-то видел. Нет, бред, ерунда».
* * *
«Па-ба-ба-ба… – мысленно протянула Соня, минуя лестницу и направляясь к своей комнате. – Па-ба-ба-ба! Фаина Григорьевна, вы совершенно правы, если у гувернантки есть мозги, она просто не может остаться незамеченной. Почему вы не спите? Где вы взяли свечу? А не сплю я исключительно по воле вашей родительницы, Кирилл Андреевич, а свечку купила в магазине. Обычное дело, между прочим».
– Обычное дело, – прошептала Соня.
Она осталась довольна встречей, более того, в душе появился странный, волнующий непокой – теплый и холодный одновременно, сбивающий дыхание, заставляющий идти быстрее. Фразы и взгляды повисли в воздухе, их можно было ловить сачком, как бабочек, с той лишь разницей, что они не улетали, наоборот, желали быть пойманными.
Ужасная ночнушка, ужасная, но для данной сцены другая бы и не подошла, и к тому же она послужила защитой, практически броней. Защитой от чего? Неважно.
«Рюшек на три километра и кружев на пять килограмм». – Соня усмехнулась и остановилась. Кирилл Андреевич был удивлен, озадачен, раздражен, на его лице читались разные чувства, они складывались, умножались, делились. То, что нужно. Для начала.
«Когда-нибудь я скажу ему правду. И тогда…»
Соня попыталась представить Комлева влюбленным, побежденным, признающим свое поражение, несчастным и страдающим, но ничего не получилось – она не сумела представить его даже расстроенным. Ну и плевать.
А нужна ли правда? Как больнее?
«Фаина Григорьевна, ваш план явно не доработан, впрочем, мой тоже». Улыбнувшись, Соня сделала шаг и вновь остановилась, но не мысли о Комлеве прервали путь на сей раз… Впереди появилось белое пухлое облако, от которого шел слабый желтоватый свет, раздался продолжительный жалобный скрип, а затем последовало ухающее: «О-хо-хо».
