– Вы хотите сказать, что скучали, – с иронией произнесла она.
– Да, – ответил Андрей.
– Томились.
– Да.
– Страдали.
– Мы, кажется, перешли на «ты».
– Не отвлекайтесь, Андрей Григорьевич. И не заговаривайте мне зубы.
– Страдал немного.
– Немного? – уточнила Алька «обиженно».
– Самую малость.
– А я-то думала…
– Ну ладно, я страдал очень сильно, – усмехнулся Андрей.
– Хорошо.
– Что же здесь хорошего?
– Люблю, когда из-за меня мучаются.
– Уверен, большая часть присутствующих прошла через это.
– Вы мне льстите, – она улыбнулась.
– Наверное, и ты хочешь сказать, что скучала.
– Да. – Томилась.
– Да. – Страдала?
– Ну-у-у… – Алька подняла голову и немного помолчала, кокетливо закусив нижнюю губу. – Андрей Григорьевич… – она осеклась.
– Ты можешь спросить у меня все, что угодно.
– А почему вы тогда… Ну, я проиграла в бильярд, и вы не воспользовались своим правом победителя… Почему?..
Алька перестала танцевать, остановилась и нарочно обняла его за шею. Улыбка на ее лице была доверительной и коварной одновременно.
Она просто не могла задать другого вопроса. Потому что более провокационного вопроса не существовало.
* * *
Даша с огромным трудом пробралась за сцену. Каждый, кто попадался на пути, считал своим долгом умилиться, а затем попросить исполнения желаний. «Палочка на профилактике», «блин, волшебные слова забыла», «не частите, молодой человек, вы сегодня у меня уже три иномарки попросили», – каждому приходилось что-то отвечать, медленными темпами двигаясь к цели…
В школе Даша участвовала во всех спектаклях, которые активно ставили то к одному празднику, то к другому, а когда однажды заболела, то получила скучную роль за кадром – ей пришлось отвечать за освещение. На стене в ряд располагались кнопочки, и в ее обязанности входило нажимать их соответственно эпизоду. С ролью Даша отлично справилась и теперь собиралась повторить успех.
– Где у них тут свет вырубается? – ворчала она, ныряя за пыльную бархатную портьеру. – Палочка, палочка, что ж ты не работаешь… Мы б сейчас с тобой – ух!
Запутавшись в каком-то тряпье, она подергала ногой, чтобы освободиться, огляделась и увидела рядом со старенькой серой дверью три мощных рубильника: черный, синий и зеленый.
– Нда-а, – нерешительно протянула Даша, боясь даже прикоснуться к одному из них.
А вдруг они отвечают не за свет? А вдруг потолок рухнет, если дернуть, например, за синий? Нда, если одну из рукояток оторвать, то потом ею можно смело колоть кокосовые орехи!
– Нет, это слишком… я не смогу… – трусливо пропищала Даша, шмыгнула носом и поплелась обратно. Но, отодвинув край портьеры, увидела Альку и Андрея. Они танцевали в центре зала, и между ними и над ними кружилась золотистая пыльца, как в шаре… – Галлюцинации, – сначала решила Даша, а потом списала это чудо на блики гирлянд и огни елки. Шар. Шар. Как же жалко, что он не пригодился! И чего он только сверкал, будто просился: «возьми меня с собой, возьми…» А если притащить его и сунуть Альке в руки? Пусть танцует вместе с шаром! И он случайно разобьется! Эх, не годится… Получится специально, чего допустить никак нельзя.
Даша вздохнула, поправила колпак и еще раз посмотрела на Альку и Андрея.
Они больше не танцевали.
Они стояли и смотрели друг на друга.
И золотая пыльца замерла, точно боялась спугнуть это мгновение. Повисла и все.
Дашино сердце заколотилось, как бешеное, она заметалась в узком проходе, опять угодила ногой в тряпье и, не обращая на него внимания, подлетела к рубильникам.
«Я должна! Я должна!», – стучала сумасшедшая мысль.
– Фея я или не фея?! – громко произнесла Даша и опустила вниз рукоятку синего рубильника. Зажмурилась и приготовилась к худшему. В отдалении раздался смех и улюлюканье – наверное, свет где-то все же отключился. – Работает, – обрадовалась Даша и, не раздумывая, опустила вниз две оставшиеся рукоятки.
Теперь свет погас везде.
– Я – фея. Самая настоящая фея. Ага!
* * *
«И почему я вообще все время на нее натыкаюсь? – мрачно думал Глеб Сергеевич, наблюдая, как Инна обматывает шею шарфом. – М-м, вообще она ничего так… только курица, конечно. Одинокая, блин. Мозги набекрень, и в глазах тоска! Нет… в глазах у нее что-то другое… Отдать ей снегиря? Ага, закудахчет, крыльями захлопает: «ну что вы, как можно!», и не возьмет. Ни черта не возьмет! Свалилась же на мою голову…»
Если бы Инна была высокой стройной блондинкой или смазливой фигуристой брюнеткой, Воробьев в данную минуту находился бы на волне уверенности и твердо знал бы, как вести себя дальше. Дорога к дому с шутками и музыкой, затем короткое наступление, затем «а не выпить ли нам кофе?», а затем либо недвусмысленные намеки и «вот моя визитка», либо «иди сюда, моя ласточка».
А с этой «ласточкой» далеко не улетишь…
И неловко он себя чувствует, будто школьник, стянувший в столовой пирожок… А все она, Сенечкина Инна Михайловна, виновата!
– Я ужасно долго одеваюсь, – смущенно улыбнулась она. – Извините… Вы давно готовы, а я…
– Я не тороплюсь, – буркнул Воробьев.
В машине Глебу Сергеевичу сразу стало тесно, точно сработали одновременно четыре подушки безопасности, которые зажали его со всех сторон. Он вспотел, три раза поправил зеркало заднего вида, снял галстук и небрежно сунул его в карман.
– Везти на улицу Образцова? – спросил он, когда Инна наконец-то уселась и устроила на коленях сумку.
– Да, пожалуйста. Я вам очень благодарна, очень…
– Мне не трудно.
– Я так рада, что попала на спектакль и встретила вас. Удивительно, как много на свете доброго и прекрасного…
Воробьев рванул с места и первые десять минут ехал нервно, подрезая, обгоняя. Ему нестерпимо хотелось поскорее избавиться от «груза» по имени Инна Михайловна, слишком уж странно он себя чувствовал в ее присутствии, и это ему не нравилось. Глеб Сергеевич отчего-то задался вопросом, а помирилась ли она с мужем? Хотя вряд ли, раз едет не домой. Похоже, у нее все по-прежнему плохо. «Одинокая гармонь», – назло в который раз подумал он и перестроился в левый ряд.
– Пожалуйста, расскажите о себе, – попросила Инна, и Воробьев неожиданно густо покраснел.
– А что вас интересует?
– Не знаю… если честно, то абсолютно все, – теперь вдруг покраснела она. – Кем вы работаете?
«Это хороший вопрос! – радостно подумал Глеб Сергеевич. – Козырной!»
