Дима чмокнул меня в щеку и протянул поникший тюльпан.
– Извини, – прошептал он, – цветочек сдох по дороге.
– Тронута до глубины души, – проворчала я, пытаясь скрыть волнение.
Меня жизнь цветами особо не баловала, а тут в два часа ночи целый тюльпан! Как бы не начать завидовать самой себе.
– Ты что, не поцелуешь меня в ответ?
Глаза смеются, ему нравится меня смущать.
– Обойдешься.
Сначала мы отправились в мою комнату, Дима скинул куртку и достал из пакета инструменты, фонарик и клей.
– Хорошо я подготовился?
– Ага, а что мы будем делать, если приклеить обои не получится?
– Ничего, – пожал он плечами. – Делать придется уже не нам, а Светлане Аркадьевне. Вызовет мастеров, и они ей все залатают.
– А если серьезно?
– Не знаю, просто надеюсь на лучшее.
– А ты когда-нибудь вообще обои клеил? – скептически поинтересовалась я.
– Два раза.
– Тогда успех нам гарантирован, – вздохнула я.
Свято веря в удачу, мы двинулись к Лужиным. Открыв коричневую дверь, я почувствовала, как противные мурашки поползли по телу, похоже, все мои страхи собрались у костра, чтобы станцевать джигу.
– Я боюсь, – прошептала я.
– Я тоже, – приободрил меня Дима.
Так и пошли.
Тишина в доме была абсолютная, и хотя мы специально оставили обувь в моей комнате, казалось, будто шаги отдаются громким эхом на всю округу. Спустившись по лестнице, мы на секунду замерли. Тихо. До кухни рукой подать, но вдруг так захотелось, чтобы она была как можно дальше, где-нибудь за морями и океанами, а лучше на другой планете. Представить себе, что через некоторое время мы станем срывать обои и долбить штукатурку, я не могла даже в страшном сне. Дима сжал мой локоть, давая понять, что подобные остановки для нас излишняя роскошь. Тихо вздохнув, я сделала шаг и задела пакет, инструменты предательски брякнули, сердце подпрыгнуло, ухнуло и забилось о грудную клетку. Тихо. Переглянувшись, мы продолжили путь.
Дверь кухни была закрыта, и я медленно потянула ее на себя, очень надеясь, что никакого скрипа за этим не последует. Петли нас не разочаровали, наше вторжение по-прежнему оставалось практически бесшумным. Не теряя времени даром, Дима забрался на стул и стал осматривать интересующее нас место, я помогала ему тем, что держала в дрожащих руках маленький фонарик.
– Обои самоклеящиеся, – прошептал он.
– Это плохо или хорошо? – тихо спросила я.
– Время покажет.
Он поддел край отточенным лезвием и слегка отогнул.
– Ну что, даешь добро на варварство?
– Делай что хочешь, вместе в тюрьму сядем, – благословила я его.
Дима осторожно стал отлеплять обои, гладкая бумага послушно отходила от стены. Оторвав коротенький лист, доходивший до косяка двери, Дима протянул его мне.
– Положи на стол липкой поверхностью вверх, повезло, что ремонт делали недавно, не успело срастись намертво.
Представляю глаза Светланы Аркадьевны или Николая Леонидовича, застукай они нас за этим занятием. Да увидев такое, кто угодно бы сейчас упал без чувств. Надеюсь, этой ночью никому не захочется есть и пить.
А ведь я даже не заметила, как очень многое изменилось во мне. Еще недавно я и помыслить не могла, что решусь на нечто подобное, меня интересовал только диван, как средство для постоянного лежания, и телевизор, как средство внесения некоторого разнообразия в скучную жизнь. И вот теперь я ночью совершаю что-то невообразимое в обществе горячо любимого мужчины. Что творится, что творится!
Дима, стараясь избегать повышенного шума, стал осторожно долбить стену. Хорошо, что дом большой, и мы к тому же находились на первом этаже, на приличном расстоянии от спящих Лужиных, а то наверняка бы разбудили кого-нибудь.
– Отходит легко, – зашептал он, – бери стул, миску какую-нибудь и лезь сюда, надо бы нам поменьше мусорить. Буду счищать посередине, наверняка Глафира Сергеевна ангела хотела повесить ровно над дверью.
Забравшись на стул, я подставила плоскую кастрюльку под Димины руки, серые кусочки отваливались от стены и с легким шмяканьем падали на дно, даже этот звук казался мне слишком громким.
– Теперь ты точно соучастница преступления, – улыбаясь, сказал Дима, – пять лет за это точно дадут.
– Дурак, – зашипела я, – за что дадут, я же у себя дома.
– Не мешай думать, что мы на краю гибели, это, знаешь ли, как-то бодрит.
– Ковыряй быстрее, – взмолилась я, прислушиваясь, – вдруг кто-нибудь придет.
– Будет скандал, – активно орудуя стамеской, ответил Дима, – и все узнают про сокровища, а когда мы со всеми поделимся, то нас простят и полюбят опять.
– Оптимист… Ну уж нет, – заворчала я, пытаясь отковырнуть хоть что-нибудь ногтем, – делиться с Лужиными я не собираюсь, это наш клад.
Не знаю, сколько прошло времени, мне показалось, что не меньше года, но мы все же добрались до темного и ровного кирпича. Очищенное расстояние было размером с два альбомных листа.
– И что теперь? – поинтересовалась я, обнимая кастрюльку. – Все это разворотим, что ли? Мамочка, что же мы наделали!
– Без паники, отступать уже поздно.
– Может быть, мы успеем изобрести машину времени и вернемся назад?
Масштабы нашего разрушения были весьма приличными, в полутьме это вообще казалось чем-то ужасным – черная дыра на фоне светлой стены. Дима осторожно постучал по кирпичу и сморщил нос.
– Дай-ка фонарик, – попросил он.
Переключив его на большую яркость, Дима стал внимательно изучать поверхность. Проводя пальцем по кирпичу, он то тер висок, то вздыхал. Я нервно переминалась с ноги на ногу и молилась, молилась, молилась.
– Мне кажется, это здесь, – наконец сказал он, – цемент вокруг кирпича очень аккуратно лежит, ровный, без подтеков, не то что в других местах. Похоже, к этому прикасалась заботливая рука. Однако удивительной женщиной была твоя покойная родственница, на все руки мастер.
– Я вся в нее.
– Охотно верю.
Я вдруг совершенно успокоилась, что-то неуловимое витало в воздухе и с каждым вдохом проникало внутрь, бежало по венам, растекалось по всему телу. Тонкий и терпкий запах тайны был сильнее страха, он звал, манил, отвергая любые промедления.
– Ломай, – выпалила я, хватая молоток.
– Тихо ты, – остудил мой пыл Дима, – надо же все сделать аккуратно, положи молоток и возьми свою кастрюлю.
Вот так всегда, женщину отодвигают на второй план и пихают ей в руки какой-нибудь котелок: вари кашу, любимая, а я пойду добывать мамонта. Хотя, если он назовет меня «любимой», я, уж так и быть, готова встать к плите и даже помыть потом тарелки.
