В студии царил такой беспорядок, что было ясно, что живет он
не здесь. Никаких признаков жены и трех детей она здесь не заметила. Саша
решила, что они все живут где-то в другом месте, хотя его запачканная красками
одежда была повсюду. Наверное, это рабочая одежда, решила она. Логично было
предположить, что существует какое-то более опрятное и уютное жилище.
– Она в Вермонте, – смущенно произнес
Лайам. – Как подпишу, пошлю ей копию. Она глазам своим не поверит. –
Он переводил взгляд с Ксавье на Сашу и обратно.
Лайам налил по бокалу вина, все трое были очень довольны.
Саша только пригубила, а Лайам залпом влил в себя полбокала. Он был в эйфории.
Для галереи он был настоящей находкой. Сейчас, как никогда, Саше захотелось,
чтобы сын тоже вошел в семейный бизнес. Он явно унаследовал верный нюх на
талант. Это у них от Симона. Но Ксавье хочет жить в Лондоне и писать картины, а
не торговать ими в Париже или Нью-Йорке. Может, когда-нибудь они и в Лондоне
откроют галерею. Впервые за много лет ей пришла мысль о расширении бизнеса. Но
пока что Ксавье слишком молод для такой ответственной работы. Надо подождать.
Ему еще двадцать пять, впрочем, сама она вошла в бизнес, когда была всего на
год старше, в двадцать шесть, правда, ее плотно опекал отец.
– Могу я вас пригласить поужинать? – предложил
Лайам. – Надо отметить такое событие. – Вид у него был такой, словно
он вот-вот взорвется от радости, улыбка не сходила с его лица.
– Я бы с радостью, но… – многозначительно произнес
Ксавье, и Саша поняла, что он имеет в виду очередное свидание. Да, какой уж тут
бизнес… Она-то в его возрасте уже была замужем, работала в Метрополитен и имела
двоих детей. Для Ксавье все это в далекой перспективе.
Саша недолго колебалась. Она рассчитывала сегодня ужинать с
сыном и не подозревала, что у того другие планы. Но это для него типично. Она
повернулась к Лайаму.
– Давайте лучше я вас свожу поужинать, Лайам. Я теперь
ваш агент, вы не должны за меня платить. И нам надо поближе
познакомиться, – проговорила она. Лайам был удивлен: он-то видел в ней
строгую деловую женщину вдруг это предложение… И при всем при том Саша сразу
расположила к себе Лайама своей естественностью. Она излучала стабильность и
надежность и в то же время в ней не было и тени самоуверенности и
неприступности. Поначалу Лайам боялся встречи с Сашей, ее репутация повергала
его в трепет. Но личное знакомство развеяло все страхи Лайама.
Саша вдруг засомневалась, есть ли у него подходящий костюм.
По опыту она знала, что у многих молодых художников и костюма приличного нет,
чтобы пойти в ресторан. Лайам, очевидно, был из их числа. Хотя внешними данными
господь его не обидел – действительно был хорош собой.
– Я с удовольствием. Заодно и контракт подпишу, –
проговорил он с ослепительной улыбкой.
– Сначала вы должны ознакомиться с ним, –
наставляла Лайама Саша. – Убедиться, что он вас устраивает. Не нужно спешить
его подписывать, сначала внимательно прочитайте, а еще лучше покажите юристу.
– Да я вам в рабство готов сдаться, вы только скажите.
Или пожертвовать частью своего мужского достоинства, причем лучшей, – не
моргнув глазом, заявил он. Саша опешила. Впрочем, от молодых художников она и
не такое слышала.
– Вообще-то в этом нет необходимости, – сказала
она строго. – Насколько я помню, анатомические подробности в контракте не
обозначены. Так что можете оставить свое мужское достоинство при себе. Уверена,
ваша жена будет только рада. – Лайам усмехнулся, но не ответил. Он дерзко
и даже с каким-то вызовом смотрел на Сашу. Совсем как самонадеянный красивый
мальчишка, которому море по колено. А ведь этот дерзкий красавец еще и
чертовски талантлив! – Где бы вы хотели ужинать? – Ксавье она бы
повела в аристократический ресторан, но ее сын был человеком иного воспитания,
имел смокинг и хорошие манеры. С Лайамом все было иначе, тот и вести себя не
умел, и на одежду ему было наплевать. Что удивляться? Типичный голодный
художник. Впрочем, если она возьмется за дело, голодать ему осталось недолго. В
Нью-Йорке, не сомневалась Саша, он произведет фурор, а со временем и Париж
покорит. Лайам – настоящая находка, подлинный талант, способный на большие
свершения.
– Я бы все же хотел пригласить вас сам, в знак
благодарности. – Лайам был настроен решительно, и его настойчивость
тронула сердце Саши. – По этому случаю я даже нарядиться готов.
– Нарядиться, говорите? И как же? – Она заговорила
тоном матери. Почему-то он пробуждал в ней материнские чувства. Он был
совершеннейший мальчишка, и Саше захотелось защитить его, помочь. Она была
взволнована тем, что станет с ним работать и поможет ему прославиться. Это ее
большое открытие. Сегодняшняя встреча была событием не только для него, но и
для Саши тоже.
– У меня есть костюм и пара хороших рубашек. Одна из
них даже чистая. Второй я, кажется, машину недавно полировал. – Он бросил
на Сашу насмешливый взгляд, Саша расхохоталась. В его озорстве была
очаровательная неотразимость. Он напомнил ее Ксавье, когда тому было лет
четырнадцать и он стремился поскорее вырасти. Ксавье это удалось, а вот Лайам,
по-видимому, так и не повзрослел.
– Тогда пойдем к Гарри, – предложила она. «Бар
Гарри» был ее любимый ресторан в Лондоне, он принадлежал тому же владельцу, что
и клуб «Аннабель», и они с Артуром часто захаживали туда.
– Ну и ну! Поверить не могу, что это происходит со
мной. А ты? – повернулся он к Ксавье. Тот от души радовался за приятеля.
Все вышло даже лучше, чем он рассчитывал. Ксавье был необычайно доволен и
благодарен матери, что дала Лайаму шанс.
– А я могу, – бесхитростно ответил Ксавье.
– Да, старик, я перед тобой в долгу. – Лайам
протянул ему руку. «Ну, чисто мальчишки в спортивной раздевалке», –
подумала Саша и мысленно понадеялась, что в ресторане Лайам не начнет
выкидывать номера. От этих художников только и жди, недаром она редко выходит с
ними в свет. Но в данном случае она решила рискнуть. В нем было что-то невинное
и трогательное, а если он вдруг разбуянится – что ж, тогда она его приструнит.
К своим художникам, и не только к молодым, Саша относилась, как к детям. Она
ощущала себя в известной степени их матерью, что требовало от нее большой
душевной работы, но как раз то она и любила в своем деле. Художники были как
цыплятки, а она – как наседка. А Лайам, хоть и был ненамного ее моложе, явно
нуждался в материнской опеке.
– Договариваемся на восемь. В половине восьмого мой
шофер за вами заедет, а потом заберете меня из отеля. Я буду ждать в
фойе, – сказала она и вместе с сыном покинула студию.
– Не забудь, мам, контракт прихватить, – напомнил
сын, спускаясь по лестнице.
Лайам с волнением ожидал предстоящего ужина. Надо было
обсудить с Сашей будущую выставку, расспросить поточнее, какие работы она от
него ждет. Чтобы показать все, на что способен, он готов был целый год
вкалывать, как галерный раб. Он ее не подведет. Это его шанс, и он это
прекрасно понимает. Ради этой минуты он трудился всю жизнь. И как бы ни
распоясывался в личной жизни, а особенно в кутежах с Ксавье, к работе Лайам
всегда относился со всей серьезностью. Он с детства знал, что рожден рисовать.
С ранних лет это ставило его особняком от сверстников. Та же картина
повторялась и в подростковом, и в более зрелом возрасте. Он понимал, что
устроен не как все, но это его мало беспокоило. Мать всегда была на его стороне
и настаивала на том, чтобы он был верен своей мечте. Другие родственники далеко
не так радовались его дарованию, и даже отец относился к нему как к белой
вороне. Из-за этого между ними всегда были трения. Такое впечатление, что его
талант сумела разглядеть только мать. Другие же – отец, братья, даже друзья –
воспринимали его ранние рисунки как проявление странности, пустую затею. Отец
называл их хламом, братья – мазней. Его отлучали ото всех дел, и только в
живописи он находил утешение. Как все, кто с детства испытал душевные
страдания, Лайам был намного глубже, чем казался. Саша пока не могла этого
знать, но что-то особенное она в нем почувствовала. Все ее знакомые художники
прошли через большие испытания, кому-то пришлось много страдать. В конечном
итоге, несмотря на тяжелую жизнь в обычном понимании, это обогащало их
творчески, делало их работы, как и их самих, глубже и содержательнее. Рано
оставшись без матери, она хорошо их понимала и глубоко сочувствовала их
переживаниям. Она понимала их лучше, чем сама осознавала. Между ними словно
существовала невысказанная гармония.
