Через несколько минут Татьяна попрощалась, а Саша вернулась
к Лайаму.
– Ну как, понравились друг другу? – Она была
немного встревожена.
– Красивая у тебя дочь, – признал Лайам. Это было
трудно отрицать. – Но строгая, должен заметить. Кажется, я ей не
понравился.
– Не тушуйся. Она всегда такая. К ней вечно мужики
лезут, вот она и надевает броню.
«И клыки», – мысленно добавил Лайам, но вслух ничего не
сказал. Нет, эта девочка ему не понравилась. Она показалась ему избалованной.
Вот Ксавье – другое дело. А на эту даже факт его дружбы с братом не произвел
впечатления. Да ее ничем не проймешь, в этом Лайам не сомневался.
Вскоре после этого они уехали в ресторан. Саша пригласила с
собой нескольких человек, с которыми Лайам должен был легко найти общий язык,
и, конечно, художника, героя сегодняшней выставки. Всего набралось четырнадцать
человек, их усадили за длинный стол, и весь ресторан вокруг них хлопотал. А
больше всех – Саша. Она, как наседка, пеклась обо всех и каждом, следила, чтобы
никого не обделили и чтобы всем было хорошо и весело. Вот за эту заботу о людях
Лайам ее и любил. Она была доброжелательна, открыта и внимательна ко всем. А
девиц вроде ее доченьки никто, кроме собственной персоны, не волнует. Саша делала
все, чтобы Лайаму было удобно, чтобы он чувствовал себя значительным и желанным
гостем в этой компании. И в ее жизни. А в этом он больше всего и нуждался.
Ничто в ее поведении не говорило о том, что между ними
существуют близкие отношения. Она ничем себя не выдала, ни взглядом, ни
прикосновением, ни словом. Она дала всем понять, что ценит его как художника, а
заботится о нем на правах устроительницы его дел. И со всеми другими она была
так же приветлива.
Вернувшись домой, Лайам похвалил ее. Он совершенно освоился
в ее квартире. Можно было только догадываться, в какое негодование пришла бы
Татьяна, если бы увидела, как он курит сигару, развалясь в спальне в любимом
кресле ее отца. Для Татьяны все связанное с отцом было свято. Она много раз
давала понять матери, что рада, что Саша ни с кем не встречается, и надеется,
что так оно и будет. Старший брат смотрел на вещи куда более реалистично. Он
хотел прежде всего видеть маму счастливой, а она сама разберется в том, что или
кто может сделать ее счастливой.
– Саша, ты чудо! – сказал Лайам, с улыбкой глядя
на нее сквозь сигарный дым. Она даже курить ему здесь позволяла, говорила, что
ей нравится запах, да он ей и в самом деле нравился. Артур всегда выбирал
только самые качественные сигары, кубинские. – Вернисаж прошел
замечательно. Ты всех сумела убедить, что Хочкис – большой, настоящий художник.
Он сам – на седьмом небе, этот Хочкис. – Так звали художника, героя
дня. – Он весь вечер твердил, как мне повезло, что меня тоже ты
представляешь. А главного-то и не знает! – Лайам рассмеялся, Саша следом.
– Рада, что ты доволен. – У нее был по-настоящему
счастливый вид. Она привыкла всю себя отдавать и своим художникам, и
покупателям, И успех ее вернисажей был ее личным успехом и радостью.
– Еще бы! – поддакнул Лайам, любуясь ею. Она уже
переодевалась ко сну. Она его совсем не стеснялась, как будто они прожили
вместе уже много лет. – Вот Татьяна твоя меня напугала, – признался
он, гася сигару.
– Не говори глупостей. Она еще девчонка. Потому и
строгость на себя напускает. Она была очень привязана к отцу и питает ко мне
собственнические чувства. Я тебе уже говорила, она очень бескомпромиссный
человек. Должно быть, решила, что ты – очередной сексуально озабоченный
художник, вздумавший за ней приударить. Вообще-то зря она так одевается.
Неудивительно, что мужики на нее клюют. Просто вызывающий вид!
– Выглядит она сногсшибательно, – согласился
Лайам, но при этом не питал на счет Татьяны никаких иллюзий. Наверное, Саша
лучше знала дочь. – Она совсем не похожа на Ксавье. Тот может поговорить с
бездомным и убедить его в том, что он король. А рядом с Татьяной я чувствовал
себя, как кусок дерьма у нее под ногами. – Это было, возможно,
преувеличение, но Саша огорчилась.
– Она немного избалована, слишком много внимания к ее
персоне. Но сегодня она была очень хороша.
– Она вообще очень хороша собой, а не только
сегодня. – Что ему не понравилось, так это ее ледяной тон. Саша была как
ярко горящая свечка, причем этот огонек светил неугасимо. А Татьяна как
айсберг, протяни руку – и наткнешься на холодный лед.
– Она очень похожа на моего отца. Тот тоже был
чрезмерно строг, хотя, думаю, тебе бы он понравился. – В то же время Саша
не сомневалась, что на Симона картины Лайама не произвели бы никакого
впечатления. Отец всю жизнь, до смертного часа, не жаловал молодых художников,
хотя от прибыли, которую приносила семье Сашина страсть, не отказывался. Но
работы современных мастеров он никогда не понимал и не признавал.
– Какие планы на завтра? – спросил Лайам,
укладываясь в постель. Взгляд у него был многозначительный, да Саша и не
возражала. Эта постель уже давно принадлежит им двоим.
– Я подумала, может, на море съездим? – предложила
она, а он уже обнимал ее.
– Я с удовольствием, – сказал он и поцеловал ее.
– Отлично, – поддакнула Саша, ответила на поцелуй,
и все на свете перестало для нее существовать, остался только Лайам.
Утром она поехала в галерею, просмотрела и осталась довольна
отзывами прессы, а после ужина они укатили в Саутгемптон. По дороге захватили
кое-какой еды и на место прибыли в десять часов. Немного посидели на веранде за
разговором. Говорили обо всем. Рано легли спать, опять занимались любовью, а
утром отправились гулять по берегу. Жизнь все больше входила в размеренную
колею. После обеда, сидя на пляже, Лайам сообщил, что подумывает осенью
перебраться с мастерской в Париж. Это будет проще, чем каждую неделю мотаться
из Лондона, что и утомительно, и накладно. Он хотел и в будни быть рядом с ней.
Оба понимали, что рано или поздно об их отношениях станет
известно. Бернар уже был в курсе. Но Лайам не собирался шумно вторгаться в ее
жизнь. Он соглашался, что у них очень непохожий образ жизни и окружение, и был
вполне доволен тем, что у них было общего. Выходило, что на таком уровне
отношения возможны, причем с точки зрения обоих. Лайама это очень радовало, а
Саша тоже медленно, но верно убеждалась в его правоте. Хоть она и многого
вначале опасалась, выходило, что ничего невозможного нет.
Вечером они поехали в кино, а потом легли в постель и,
обнявшись, говорили о всякой всячине и смеялись, когда снизу до них вдруг
донесся какой-то звук. Внизу явно кто-то был.
– У тебя нет кнопки для вызова полиции? – шепотом
спросил Лайам, и Саша отрицательно мотнула головой.
– Есть какая-то штука, только не знаю, где, –
прошептала она в ответ.
Внизу отчетливо слышались шаги, потом человек ступил на
лестницу. Лайам огляделся по сторонам, схватил кочергу и в тот момент, когда
шаги уже были совсем близко, распахнул дверь настежь. Одновременно он зажег
свет и теперь с кочергой наготове красовался в дверях Сашиной спальни в чем
мать родила. Прямо перед ним стояла Татьяна, на лице ее застыл ужас. Рядом с
ней на лестничной площадке был молодой человек. При виде Лайама девушка
вскрикнула, он тоже. Сцена была как в кино. Татьянин кавалер подскочил и встал
рядом, а Саша заняла позицию бок о бок с Лайамом. Она тоже была не одета и
смотрела на дочь в панике. Татьяна не говорила, что собирается приехать. Она,
видимо, думала, что мать сюда больше не приезжает. Саша не рассказывала ей о
своих поездках, а уж объясняться насчет Лайама и вовсе не собиралась.
