Солнце показало, что наступил полдень. Сильно хотелось есть, однако Басманов сдерживал себя. Если потерпеть до вечера, то на сэкономленные пиастры можно будет позволить себе к картошке с жареной рыбой спросить стакан вонючего и противного, но чертовски крепкого «дузика». Эта перспектива заранее веселила душу, но как подумаешь, сколько еще часов до захода солнца…
И по-прежнему ни одна денежная сволочь не попадется на его безнадежном, как отступление от Ростова, пути по залитой горячим светом улице. Прохожие мелькали мимо серыми расплывчатыми тенями, незнакомые и богатые вызывали злость, знакомые, но нищие – раздражение, и он старался не замечать ни тех, ни других.
Увидел свободную скамейку под густым и раскидистым платаном, присел и стал скручивать вторую, из определенных себе на день пяти, папироску из дешевейшего «Самсуна».
«Черт бы меня, дурака, взял, – думал капитан. – Ну неужели нельзя было скопить за два года хоть немного золотишка? Пару-другую часов, портсигар фунтовый, диадему с камешками… Чистоплюй гвардейский! Все же можно было, другие чемоданами везли. А теперь что? Или сволочь тыловая растащила, или большевикам досталось…» И он с острой тоской и сожалением вспомнил, как в Новочеркасске или нет, кажется, в Ставрополе казаки захватили красный обоз, а в нем – тачанку с огромным кованым сундуком. Не то казна Одиннадцатой армии, не то золотой запас местного банка. Казаки рассовывали по карманам и седельным сумкам деньги, часы, золотые цепи, а он, Басманов, с комендантским взводом, матерясь и хлеща наотмашь ножнами шашки, пытался остановить грабеж. Остановить-то остановил, и сдал, что уцелело, куда следует, но что толку?..
…Новиков с Шульгиным раза три прочесали центр города, от набережной к Токатлиану и обратно. Вживаясь в атмосферу вселенского Вавилона, которым неожиданно стал в двадцатом году двадцатого же века Царьград, Константинополь, Стамбул. Местные, более-менее европеизированные жители, солдаты, матросы, офицеры оккупационных войск союзников, слетевшиеся на труп Блистательной Порты деловые люди и авантюристы ближних и дальних стран… И, конечно, те, кого ни с кем не спутаешь, соотечественники-эмигранты. Все вокруг одновременно и напоминает сцены из книг Толстого, Булгакова, Аверченко, но и разительно от них отличается.
Там, в книгах и поставленных по ним фильмах, – была история, преломленная через призму восприятия человека иного мира и хоть немного, но иного времени, а здесь – подлинная жизнь, грубее, проще, неэстетичнее, но все же…
Они искали нужного человека, воображая себя одновременно Гарун-аль-Рашидами и графами Монте-Кристо. Восхитительное в своем роде чувство – осознавать, что можешь мгновенно осчастливить любого человека, сделать для него то, что не привидится в самом эйфорическом сне. Стоит только захотеть…
– Саш, а ну-ка посмотри. Вон, на скамейке. По-моему, подходящий персонаж. На роль Рощина я б его пригласил. Поинтереснее Ножкина выглядит… – сказал Новиков, когда они уже решили прервать этот тур поисков и направить стопы к ближайшему храму желудка. Он указал взглядом на словно бы задремавшего в прохладной тени могучего, куда там одесским, платана высокого худощавого офицера. Примятая фуражка с черным бархатным околышем лежала рядом, бриз Мраморного моря шевелил давно не стриженные темно-русые волосы. Ноги в слегка запыленных сапогах вытянуты почти до середины аллеи.
– Ну, давай поговорим. Вдруг и сгодится. Человек вроде культурный, артиллерист, за собой следит… Сапоги чистит…
– Простите великодушно, господин… поручик? – Дремотные мысли Басманова прервал незнакомый голос. – Позвольте присесть рядом с вами?
Он вскинул голову и увидел рядом двух вызывающе роскошно одетых господ. Впрочем, вызывающим их наряд он счел лишь потому, что были они соотечественниками. Для иностранцев, да и для довоенных русских ничего особенного на них не было. Один, повыше ростом, с короткими английскими усами и гладко выбритым подбородком, носил светло-синий морской китель и белые брюки, но фуражка на нем была не военная, а какого-то яхт-клуба, второй, с аккуратной светло-каштановой бородой, сверкал великолепным чесучовым костюмом, запонками и золотой цепью в вырезе пиджака, а в руке держал богатую трость с изогнутой янтарной рукоятью.
Весьма и весьма респектабельные и состоятельные господа. Не иначе из тех, кто не зевал в подходящую минуту.
– Садитесь, чего уж… Только не поручик, а капитан, с вашего позволения. Капитан Басманов, Михаил Федорович.
– Очень приятно. Новиков, Андрей Дмитриевич… – представился тот, что был в морском костюме, а второй назвался Александром Ивановичем Шульгиным.
Они сели по обе стороны от Басманова. Шульгин достал из кармана портсигар, как раз золотой и примерно фунтовый, протянул капитану:
– Угощайтесь…
Басманов взял толстую папиросу с длинным мундштуком, а свою самокрутку, так и не прикуренную, спрятал в кисет. Закурили, помолчали. От крепкого ароматного дыма голова капитана плавно пошла кругом. Его «Самсун» в основном драл горло, а настоящий табак он и забыл, когда пробовал. Первым затевать разговор Басманов не хотел из гордости. Раз сами подошли, пусть и говорят, что им надо. Но сердце чуть дрогнуло, зачастило. Неужели все-таки повезло? Просто так зачем бы к нему богатые и благополучные господа подсаживались. Лир бы хоть десять с них сорвать, две недели и обедать, и ужинать можно будет…
– Вы нас, конечно, извините, что помешали вашему отдыху, – начал после томительной паузы тот, кто назвал себя Новиковым. – Мы только сегодня пришли в Стамбул, еще никого здесь не знаем, вот и решили познакомиться с кем-нибудь из… старожилов.
– Откуда пришли, из Севастополя? – не слишком вежливо перебил его Басманов, отметив про себя, что собеседник действительно моряк, штатский бы сказал «приплыли» или «приехали».
– Нет, не из Севастополя. Совсем с другой стороны, из Кейптауна.
Басманов посмотрел на новых знакомых совсем иначе. В самом деле, как же он сразу не догадался? Из Крыма сейчас приезжают другие люди. С лихорадочным блеском в глазах и отпечатком неописуемого опыта трех последних страшных лет.
В какие бы дорогие одежды они ни рядились, глаза – что у бывшего камергера, что у помощника присяжного поверенного – были почти одинаковые: пустые и словно ощупывающие: кто ты такой есть, чего от тебя ждать сейчас и через минуту?.. А у этих глаза совсем другие, спокойные, пусть тоже оценивающие, но по-другому.
И речь тоже другая, с непривычными интонациями. Некоторые фразы выговаривают как бы с усилием, вспоминая язык, что ли?
– Дело в том, что мы хоть и природные русаки, но много лет жили вдали от родины, в Африке, в Америке…
– А теперь что же, домой собрались? Вроде бы не ко времени.
– Это вопрос сложный, ко времени или нет. Да и куда собрались, так сразу не расскажешь. Вы не слишком заняты сейчас? – спросил, рисуя наконечником трости геометрические фигуры на толченом кирпиче аллеи, Шульгин.
– Вообще-то… У меня скоро назначена встреча, – на ходу импровизируя, ответил Басманов. – Дело в том, что мне обещали неплохую работу… – Он одновременно боялся, что собеседники, услышав это, могут с извинениями откланяться, и в то же время надеялся, что тем самым несколько набьет себе цену, показав, что он не просто голодный и готовый на все бездельник.
