— Дай мне еще сигарету…
Я протянул ему портсигар, заодно, повинуясь давнишней журналистской привычке в меру сил соответствовать характеру и вкусам интервьюируемого, тоже взял сигарету, крутнул зубчатое колесико зажигалки. Еще раз убедился, что и для меня вкус дыма совершенно обычный, и запах тоже. Единственно — огонек тлеющего табака отливал непривычным зеленовато-фосфорным цветом.
— У меня такое впечатление, что на этом том свете все по правде. Телесно и материально. Сигарета вот. И ты… Челюсть как, не болит?
Он потрогал место удара пальцем. Пожал плечами.
— Не болит. Возможно, здесь все для каждого по-своему. У меня вот ботинок ногу начал тереть. Как только ты появился… — похоже, что предыдущего сюжета он уже совершенно не помнит.
Я повторил вопрос, что случилось с ним и Верой, когда они спустились в каюту.
— Она решила переодеться. Как это у живых принято. Вера вообще старалась вести себя, будто ничего не случилось. Ей так было легче…
— Ну да. Мы с Верой сидели в каюте, и — будто на мину яхта налетела. Жуткий удар — я потерял сознание и очнулся здесь. Ничего почти не помня. Долго бродил по лесу, вышел к деревне. Веру все искал, она единственное, что в памяти застряло. Мне без нее совсем тоскливо стало, да и она, казалось, заблудилась в лесу, меня ищет, зовет… — Он пригорюнился и развел руками. — Сейчас вот кое-что вспомнилось из прошлого — сам удивляюсь. Я ведь раньше хорошо соображал. Аллу твою спасали — у меня все получалось… А здесь голова будто соломой набита оказалась. Потом вдруг тебя увидел. Ночью где-то, на улице. Стрельба, трассы пулеметные воздух рубят, а ты на карачках ползешь, как краб полураздавленный. Тут я все и вспомнил, что перед этим было. Обрадовался. Убивают, думаю, тебя. Вот-вот, и напарник мне появится. Но ты снова исчез… Как тогда, в первый раз. Живучий ты, Игорь, однако… Не понимаю.
— Ты же сам подсказал, как мне выбраться. Значит, знал, что со мной на Земле случилось?
— Я?! — Лицо его выразило совершеннейшее удивление. — Мы с тобой не разговаривали. Я тебя увидел вот так, — он показал рукой расстояние до ближайшей стены. — Ты с каким-то автоматом вроде был. Очень на покойника похожий. И такой… неустойчивый, словно в туманном зеркале. Я тебя окликнул, подбежать хотел, за руку схватить… — Его гримаса вдруг показалась мне настолько двусмысленной, что холодок пробежал по спине.
— И все? И мы с тобой не разговаривали?
— Нет, — Артур снова пожал плечами.
Теперь уже я ничего не понимал. Потусторонний контакт у нас с ним состоялся, получается. А вот способ спасения я придумал самостоятельно? Пусть и в полубреду, но безошибочный, единственно в той ситуации верный.
— Как ты сюда попал? — вопрос Артура прозвучал теперь уже угрожающе. Вот странно, сидим два мертвеца (и я впервые с ужасом подумал, что вдруг я действительно умер наконец), разговариваем не поймешь о чем и чего-то боимся оба, хотя чего теперь в нашем положении можно бояться?
— Ха! Вот взял и пришел. Исключительно усилием воли. Посмотреть захотелось, так ли уж прекрасен твой загробный мир. Увы — разочарован.
— Пришел? Вот просто взял и пришел? А как обратно уйти — знаешь?
И я понял, что знаю. Этим знанием меня снабдили, провожая в неблизкий путь, как летчика парашютом. Сразу стало легко на сердце. А то ведь я с момента «переселения души» ощущал неявную, но неизбывную тоску, постоянную, как зубная боль. Именно такую, что, по описаниям, сопровождала в царстве Аида проникающих туда древнегреческих героев.
Даже когда держал за руку Елену. Но там я думал, что это от страха за нее.
— И меня сможешь вывести? — в голосе Артура прозвучала отчаянная, на грани истерики надежда.
Насколько же здешний Артур отличается от тех своих ипостасей, в которых я успел его узнать.
Был он нечеловечески жестоким зомби, был вполне благожелательным, хотя и заторможенным получеловеком, спокойным и расчетливым организаторм спасения Аллы, приятным, хотя и погруженным в себя спутником в океанском плавании… Сейчас же — издерганный, измученный, пытающийся бодриться, но глубоко несчастный человек.
Плохо все-таки на людей смерть действует. Даже такая необычная, как ему досталась. Вообще-то Гоголь об этом уже писал. Интересно, чисто эмпирически постиг суть проблемы или же?..
— А там, внизу (тут же я удивился, почему я сказал именно так? Подсознательно вообразил, что нахожусь на небе? А не правильнее ли предположить, что внизу как раз мы, в подземном царстве, Аиде, Тартаре, как там еще, а мир людей — над нами.), что ты будешь делать? Где тело возьмешь? Твое-то мы… — я осекся. Прилично ли говорить человеку, пусть даже такому, что его тело мы опустили в море, в пластиковом мешке, куда вместо традиционного ядра или колосника насыпали килограммов тридцать стреляных гильз.
— Похоронили? Ну и ладно, на том спасибо. Ты же помнишь, что мы с Верой умели?
— Да уж помню, такое как забудешь.
— Выберемся — материализуюсь… Теперь это у меня должно легко получиться. Мне бы только барьер пробить.
Я подумал, а как же будет с Верой, вдруг она действительно скитается по этим призрачным пустошам, но совсем уже одна, оглашая окрестности тоскливыми стонами? И спросил об этом Артура.
— Здесь я ее не чувствую. Может, она вообще барьер не перешла, там осталась?
Я пожал плечами. Говорить о том, что и ее тело, одетое в жесткий черный пластик, растворилось в неуютной штормовой глубине океана, не хотелось. А про судьбу «души» я судить некомпетентен.
— Может быть, с Земли мы ее быстрее найдем? Она, в отличие от меня, не грешница, а мученица. На «серую зону» не осуждалась.
— Это, получается, «серая зона» и есть? — спросил я.
Артур на сей раз промолчал. Он стал сосредоточен и мрачен. Выходит, он тоже понял, что даже на охаянной им после смерти Земле все же лучше, чем здесь? Но я же по-прежнему не знаю, каково ему было там, у нас. И, пока я еще «жив», в том смысле, что не прошел через процедуру смерти в физическом смысле, а брожу в астрале лишь мысленно, вообразить и примерить к себе то, что испытал Артур, так же не в силах, как и в день нашего первого знакомства.
— В общем, обещанный рай. Так это у вас называется? И давно ты тут?
— Тебе, может, и рай, если ты не нормальный покойник, а в качестве туриста здесь пребываешь. Для меня же — настоящий ад. И время для меня здесь тоже не существует. Иногда кажется — годы прошли, иногда — несколько часов. По твоему счету — мы давно виделись последний раз? И где?
Я ответил, что в телесном виде — три недели личного или сто тридцать лет исторического времени «назад», смотря как считать, а в «духовном», если так можно выразиться, позавчера.
Но та же вновь обретенная мудрость подсказала мне, что ни жалеть его, ни поддаваться на простенькую ловушку возвышенных эмоций не стоит. Это он сейчас такой подавленный и тихий. А вот если вспомнить сценку перед дверью бункера? Как тебе с твоими христианскими чувствами, господин Ростокин?
