— А вы считаете такое обращение совершенно нормальным? Ордер на арест, например, постановление прокурора, еще какое-нибудь обоснование задержания лишним бы не показалось? Или я просто не в курсе, в Москве введено наконец военное положение и принят декрет об интернировании?
— С чего вы взяли, что арестованы? Вы были морально готовы именно к этому?
— За последние семь лет нормальный человек в этой стране должен быть готов к чему угодно. А события последней недели подводят к мысли, что все начинается по новой. Но тем не менее… То, что вы не бандиты, я кое-как сообразил. Дальше подвала с капустой они бы меня не повели. Теперь начинаю подозревать, что и к ГПУ вы отношения не имеете. У тех есть роскошное здание напротив Кремля, и внутренняя тюрьма там снабжена хоть и зарешеченными, но окнами.
— Вы американец? — спросил он ровным, чуть-чуть скрипучим голосом. И произнес очень быстро, с акцентом Луизианы или Южной Каролины по-английски: — Ваша манера поведения и семантическая отстраненность от принадлежности к России подсказывают, что вы человек американской культуры. Нет?
— Я сионист, если угодно. И одновременно гражданин мира. Почти Вечный жид. Почему и отстранен семантически как от России, так и от любой другой страны, за исключением Земли обетованной, она же — историческая родина, — ответил я на самом лучшем оксфордском, который только смог изобразить.
Самое смешное, что я был почти абсолютно честен. Так мы придумали с Шульгиным на случай, если мое знание глубинных реалий этого времени и этой реальности покажется кому-то недостаточным.
— Сионист по имени Игорь? Забавно.
— Вы не успели ознакомиться с моими документами?
— Не поверите, но и вправду не успел… — Он достал из кармана мой бумажник, вытащил лежавший сверху потертый членский билет профсоюза извозопромышленников, раскрыл.
Великолепным писарским почерком с завитушками там было выведено: «Игорь Моисеевич Риттенберг», род занятий — владелец и водитель таксомотора, год вступления в союз — 1923-й.
Удачно получилось. Он явно потерял темп.
— А вас, очевидно, зовут как-нибудь вроде Трофим Арчибальдович Стивенсон-заде? — продолжил я. Он молчал секунд пять, потом оглушительно захохотал. С холодными глазами. Извлек раскладной кожаный портсигар и протянул мне именно сигару, а не какой-нибудь «Молот» или «Иру». (Реклама: «Папиросы „Ира“ — это все, что осталось от старого мира».)
— Вы — интересный собеседник. Думаю, нам с вами будет легко общаться…
— Надеюсь. Было бы о чем… Так как прикажете к вам обращаться?
— Станислав Викентьевич вас устроит?
— Нормально. То ли поляк, то ли литовец… Вполне нейтрально. И работаете не иначе как на польскую разведку? Дефензиву, так она у них называется?
Судя по выражению лица, моя бойкость начала его утомлять.
— Прошу запомнить, я работаю только и исключительно на самого себя. Если при этом мои интересы пересекаются с чьими-нибудь еще, такое совпадение следует считать чисто случайным…
— Но по возможности извлекать из него пользу, — закончил я его мысль.
Он снова на несколько секунд задумался, старательно пыхтя сигарой.
— Мне кажется, — снова повторил Станислав Викентьевич, теперь с вопросительной интонацией. — Больших хлопот у нас с вами не будет?..
— У нас с вами или У НАС с вами? — не утерпел я опять.
— Господи, — вырвалось у него, — неужели вы не можете помолчать хоть две минуты подряд?
— Простите, это у меня национальное. Вот если вы бывали в Одессе…
— Хотел бы я знать, какой идиот пригласил вас работать в разведке? — тяжело вздохнул мой визави.
— Это риторический вопрос или можно отвечать?
Кажется, хватит валять дурака, я понял это по сузившимся глазам англичанина. Еще ударит, чего доброго. Не хотелось бы, ведь придется ответить, а тогда игра пойдет уже по совсем другому сценарию. Но он, видимо, тоже это понял, или так до конца и не сообразил, действительно я придуряюсь или от природы такой? Кто их знает, этих евреев?
Он сглотнул слюну и сказал подчеркнуто спокойно:
— Считайте, что сейчас начинается классический допрос. Я спрашиваю, вы отвечаете конкретно на поставленный вопрос. В этом случае кое-что у нас еще может получиться…
Я молча кивнул.
— Тогда первое — какое задание вы получили и от кого? В данном эпизоде.
— Проще некуда. Встретить на вокзале даму из Риги, в том месте, которое она выберет сама, назвать пароль и взять «посылку». Какого рода — не знаю. Пакет с бумагами, фотопленку или какую-то вещь. Известно, что компактную можно унести в кармане… Если будет устное сообщение — запомнить дословно. Получив — доставить на указанную явку. Получить вознаграждение в сумме, эквивалентной ста югоросским рублям или десяти здешним червонцам. Все.
— От кого?
— От господина, называющего себя Виктором Петровичем. Весьма неприятный тип, смею заметить…
— Вы что, не являетесь членом организации?
— Какой?
— Это ВЫ у МЕНЯ спрашиваете?
— Естественно. Что какая-то организация имеет место быть, я, разумеется, не сомневаюсь. Цели же ее и наименование мне неизвестны. Могу предположить, что она близка к врангелевскому «Освагу» (Осведомительное агентство, в белой России аналог ГПУ).
— Вы завербованы давно?
— Порядочно. Больше года назад. Как раз в Одессе, упоминание о которой вы приняли за глупую шутку. Но чтобы вас чрезмерно не обнадеживать, скажу, что всегда выполнял разовые поручения, хотя подчас и весьма ответственные. В «штат» никогда не входил и даже предложений таких не получал.
— Почему же сейчас вам дали столь скромное, как бы даже недостойное вас поручение?
— А я такими вещами не интересуюсь. Не моя забота — оценивать важность заданий. Может быть, эта посылочка для моих работодателей дороже, чем контрольный пакет акций марсельской пароходной компании «Мессажери маритим», который я приобрел для них через подставных лиц минувшей зимой. (Такая операция действительно проводилась, только не мной, конечно.) А мне только лучше — работы меньше, оплата, пропорционально затраченному времени, выше…
— А как вы отнесетесь к предложению поработать еще на одного хозяина?
— По совместительству, значит? — Я наконец сел на койке, показывая, что раз разговор пошел всерьез, то и отношусь я к нему соответственно.
— Можно и так сказать. Двойник это еще называется…
— Моральных препятствий к этому, как вы понимаете, у меня нет. Абсолютная безыдейность и беспринципность — мой принцип.
— Удобно. Если бы это еще было правдой…
— Есть сомнения?
— Вагон и маленькая тележка, как здесь говорят.
