— Я не могу сделать этого, — спокойно ответила
Пакстон.
Ее огромные зеленые глаза изучающе смотрели на мать, будто
она увидела ее впервые. — Я дала обещание. — Серьезнее обещания был
долг перед отцом.
— Ты не найдешь счастья в Бостоне. Там ужасный климат и
плохой колледж. Тебе будет гораздо лучше рядом с домом, в кругу семьи, к тому
же ты всегда сможешь поступить в Гарвард на последних курсах.
— Почему мы не можем подождать и узнать, принята я или
нет, — это более разумно!
Но то, что имело смысл для нее, было абсолютно бессмысленно
для матери. Ее раздражало упрямое стремление Пакстон уехать на Север, когда она
могла спокойно поступить в «Сладкий шиповник» и остаться рядом с домом. Джордж
посвятил однажды целый субботний день, чтобы изложить сестре свою точку зрения
в этом вопросе, и Пакстон улыбалась про себя, слушая его. Разговор с Джорджем —
все равно что разговор с матерью. Они оба уверены, что ее жизнь неразрывно
связана с ними и что глупо с ее стороны пытаться расправить крылья и улететь к
новым горизонтам.
— А как насчет папы, Джордж? У него все было не так уж
плохо, хотя он в свое время уехал на Север и ходил в колледж с этими
янки? — Она поддразнивала брата, но он не понимал этого. К многочисленным
добродетелям брата Бог забыл прибавить чувство юмора.
— Это разные вещи, Пакс. Ты же знаешь, я не патриот
Юга.
Я просто считаю, что для девушки «Сладкий шиповник» —
оптимальный вариант. Мать права. И у тебя нет никаких причин ехать в Бостон.
— Ну знаешь, с такими доводами Америку бы до сих пор не
открыли, Джордж. Представляешь, если бы королева Изабелла уговорила Колумба не
плыть в Новый Свет без особых причин. — Она смеялась над братом, но он не
замечал этого.
— Мама права. Ты еще ребенок и делаешь все нам
наперекор только для того, чтобы доказать, что уже большая. Ты не мужчина, и
нет никакого смысла в твоем желании попасть в Гарвард. Не мечтаешь же ты о
карьере врача или юриста. Ты должна быть рядом с нами. Вдруг мама заболеет? Она
не так молода, как хочет казаться, мы нужны ей здесь. — Он исчерпал все
доводы, в запасе остался только долг перед матерью. Пакстон никак не могла
понять, зачем они так стремятся оставить ее при себе, подрезать ей крылья в
самом начале ее взрослой жизни. Видимо, они считали, что она принадлежит им без
остатка.
— Ей всего пятьдесят восемь, а не девяносто три,
Джордж!
Я не собираюсь просидеть у нее под боком остаток жизни,
дожидаясь, пока понадобится моя помощь. И откуда ты знаешь, какую карьеру я
выбрала для себя? Может быть, я хочу стать хирургом. Это дает мне право ехать
учиться на Север? Или я должна оставаться тут и печь булочки только потому, что
я женщина?
— Этого мы тебе не предлагаем. — Джорджа все-таки
задел ее тон.
— Я знаю, это. — Она стала говорить
спокойнее. — И «Сладкий шиповник» — чудесная школа, но я всю жизнь мечтала
поступить в Рэдклифф.
— А если ты провалишься?
— Я поступлю, я должна. — Она пообещала быть
такой, чтобы отец мог гордиться ею.
— И все-таки если ты не поступишь? — хладнокровно
настаивал он. — Тогда ты согласишься остаться на Юге?
— Может быть, — я не знаю. — Три школы Лиги
Иви совсем не привлекали ее, а о Станфорде и Беркли она всерьез не
задумывалась. Они слишком далеко, и у нее нет там никаких знакомых. —
Посмотрим.
— Я полагаю, ты ответственно отнесешься к выбору,
Пакстон. Дважды подумай, прежде чем расстраивать маму.
Почему же они, совершенно не задумываясь, расстраивают ее?
Чего они хотят от нее? Зачем им нужно оставлять ее при себе в Саванне? Всю
жизнь тогда придется ходить на званые обеды и ленчи с матерью, посещать
заседания Общества дочерей Гражданской войны и когда-нибудь вступить-таки в
Бридж-клуб — тогда Беатрис Эндрюз будет довольна, а Пакстон покроется плесенью.
Перспектива скиснуть здесь от тоски не привлекала ее. Она хочет чего-то
большего и для начала — поступить в школу журналистов Рэдклифф.
Только Квинни выслушивала ее. Няня была единственным
человеком, любившим ее настолько, чтобы не мешать искать свой путь. Квинни
одобряла ее поступки, считая, что девочке лучше жить независимо от людей,
которые так много требуют от нее и так мало дают взамен. Квинни знала, что у
Пакси светлая голова, полная идей, которые стоит воплощать в жизнь, а не сидеть
под крылышком у матери и ждать замужества. Но если Пакстон после окончания
колледжа захочет вернуться домой, Квинни будет ждать ее и встретит с
распростертыми объятиями. Словом, она не собирается упрашивать ее остаться или
изводить своими нотациями, как некоторые.
Письмо пришло во вторник, оно лежало в почтовом ящике вместе
с другим, из Станфорда. У Пакстон перехватило дыхание, едва она заметила их.
Был теплый весенний полдень, и она медленно брела из школы домой, думая о
мальчике, который пригласил ее на весенний студенческий бал. Она впервые
обратила на него внимание год назад, он был высокий, стройный, темноволосый, с
красивой стрижкой. Но встречался с другой девушкой, а сейчас внезапно пригласил
ее на вечер. В голове у нее был какой-то романтический сумбур, который стоило
обсудить по приходе с Квинни. Но письмо затмило всех и вся. Ее будущее — в этом
белоснежном листочке, который сложен и запечатан в фирменный конверт Гарвардского
университета. Что там? «Дорогая мисс Эндрюз, нам приятно сообщить Вам, что Вы
приняты…» или «Дорогая мисс Эндрюз, мы сожалеем, но…».
Руки дрожали, когда она доставала конверты из почтового
ящика, не в силах решить, какой открыть первым. Она, опустилась на ступеньки
крыльца их массивного кирпичного дома и разорвала первым письмо из Рэдклиффа —
уже не было никаких сил терпеть неизвестность. Она отбросила со лба, волосы,
облокотилась на затейливые кованые перила и на секунду закрыла глаза, умоляя отца
благословить этот ответ… «Пожалуйста, ну пожалуйста… пусть я буду принята». Она
открыла глаза и быстро достала листок с ответом. В первом абзаце не было ничего
определенного: только этикетные раскланивания — и какой замечательный
университет Гарвард и какая она замечательная абитуриентка. Во втором абзаце
нашелся наконец ответ. Сердце остановилось, когда она прочла:
«Несмотря на то что Вы обладаете всеми качествами,
необходимыми для поступления в Рэдклифф, мы полагаем в данный момент… возможно,
другой институт… мы сожалеем, но уверены, что Вы добьетесь многого в любом
академическом институте, который выберете… Желаем Вам всего наилучшего…» Глаза
моментально наполнились слезами, слова и строчки заплясали и расплылись. В один
миг все мечты рухнули. Рэдклифф отказал ей. Что делать? Может, ей действительно
место только на Юге, в семейном кругу с недалекими рассуждениями за обеденным
столом с матерью и братом? Или все-таки поехать в Вассар, Веллесли или Смит,
приславшие положительные ответы? Но они такие нудные, эти традиционные учебные
заведения.
Нервничая, она надорвала второй конверт. Может быть, стоит
подумать о Станфорде? Но в первом же абзаце был почти дословно повторен ответ
из Рэдклиффа. Они желали ей всего хорошего и советовали обратиться в другой
колледж. Таким образом, выхода не оставалось. Правда, не пришел пока ответ из
Беркли, но надежды на него никакой. Она чувствовала страшную тяжесть на душе,
когда поднималась по ступенькам и входила в дом. Самое неприятное, что об этих
отказах придется сказать матери и брату.
