— Пожалуй, — он прокашлялся, — я бы взял
меховой жакет.
Жакету было лет десять, не меньше, и он безнадежно вышел из
моды. Пакстон взглянула на брата с сожалением, она хотела было сказать, что
лучше бы он купил жене новый, но промолчала.
— Вот и хорошо.
Сама Пакстон была немного выше матери; да и вообще, она ни
за что не стала бы носить ее одежду. Вещи не имели для Пакстон никакого
значения.
— Что ты собираешься теперь делать? — спросил
Джордж сестру, которая осталась для него чужим человеком. Он так и не понял,
зачем она почти два года просидела во Вьетнаме, правда, его приятно удивило,
как хорошо и складно она пишет — он с интересом прочитывал все ее колонки,
когда их перепечатывали газеты Джорджии.
— Еще не решила.
Она взглянула на него со вздохом, пытаясь представить, что
бы сказал о нем Тони. Скорее всего эти двое мгновенно возненавидели бы друг
друга. Тони был слишком искренним, прямым и честным, чтобы мириться с
бессмысленными речами Джорджа.
— Завтра я возвращаюсь в Сан-Франциско, поговорю в
редакции, посмотрю, что у них на уме. Наверное, первое время, как и все, буду
не у дел. Как и в прошлом году.
— Но ты не поедешь туда обратно? — Он смотрел на
сестру, пытаясь вспомнить, понимал ли он ее когда-нибудь. Если бы он высказал
эту мысль вслух, Пакстон сразу бы ответила, что этого никогда не было.
— Не думаю. Я собираюсь остаться в Штатах.
— Я, по правде говоря, никогда не понимал, чего тебя
туда занесло… хотя… Ну да, этот погибший парень… но это же не причина, чтобы
ехать в Сайгон.
— Наверное, нет.
Однако это почему-то удерживало ее там почти два года.
Дело было не только в переживаниях, связанных с войной, она
должна была рассказать обо всем так, как оно есть. Возможно, причина в этом.
— Как бы там ни было, я дам о себе Знать. — Она пожелала
брату спокойной ночи, и он сухо поцеловал ее на прощание.
Утром, выйдя из дома, Пакстон заперла дверь и бросила ключ в
почтовый ящик. Ей он больше не нужен. Она попросила Джорджа выслать ей вещи,
когда она сможет сообщить свой адрес в Сан-Франциско.
Уезжая из Саванны, она чувствовала себя окаменевшей, как
будто ее залили гипсом. Она превратилась в существо без дома, без корней, без
веры. Если бы у брата хватило ума задуматься над этим, он посчитал бы странным,
что человек, проживший всю жизнь под одной с ним крышей, вдруг оказался почти
бездомным. «Все, возвращаясь из Вьетнама, испытывали то же самое». Они
возвращались, но не хотели ехать домой, не понимали, куда ехать, что делать и
что будет, когда они снова увидят своих.
Точно такие же чувства сейчас испытывала она, прилетев в
Сан-Франциско и остановившись в маленькой гостинице. На этот раз в отеле
«Вермонт» ее уже не ждал зарезервированный номер, не было и приглашения к
Вильсонам на обед. Через несколько дней она решила позвонить Габби. Но никак не
могла придумать, о чем будет с ней говорить. Что можно рассказать… о Франс… о
Ральфе… о Билле… о Тони… Как вы объясните это тому, кто спокойно сидел дома,
ходил на званые обеды и футбольные матчи? Это невозможно.
Пакстон встретила Эда Вильсона в редакции, они поговорили о
перспективах работы, и лучшее, что он мог ей предложить, это колонка местных
новостей. В каком-то смысле это все же был маленький город и маленькая газета.
— Жизнь в стране теперь пошла спокойнее, люди больше не
хотят слышать о войне, Пакстон. Они устали. Устали от шума, демонстраций, от
жалоб. Похоже, грядут спокойные времена.
Но он оказался не прав. Эд не принял во внимание
столкновение во время антивоенной демонстрации в Кентском государственном
университете, штат Огайо, в результате которого были убиты четверо студентов и
ранены восемь человек — членов Национальной гвардии. И значит, оказалась права
Пакстон — американцам вьетнамская война вовсе не стала безразлична, напротив,
она ощущалась всей страной болезненно, как открытая рана.
«Нью-Йорк тайме» значительно облегчила Пакстон проблему с
работой. В сущности, «Морнинг сан» сделала для нее очень многое. Эд Вильсон дал
ей возможность поехать в Сайгон, когда она была еще совсем зеленой, как
молоденькое деревце. Но теперь она переросла «Морнинг сан». Пакстон получила
предложение из «Тайме» — ее командировали в Париж, где она должна следить за
ходом мирных переговоров. Предполагалось, что Пакстон сама приедет в Нью-Йорк и
обговорит все детали.
И само предложение, и оплата казались очень заманчивыми.
Пакстон услышала множество комплиментов по поводу ее колонки
в «Сан». Оказывается, теперь ее считали чем-то вроде эксперта по Вьетнаму.
В такое везение было трудно поверить, и, положив трубку, она
смеялась, как ребенок. Как бы она хотела рассказать обо всем Тони… Всю ночь она
думала о нем, в тишине разговаривая с ним, где бы он ни был. А затем он
приснился ей — он полз через кусты, продирался сквозь заросли, прятался в
туннелях. И лишь проснувшись, Пакстон поняла, что это был только сон. И все же
интуиция по-прежнему подсказывала ей, что он не умер, что он жив. Иногда ей
казалось, что это происходит просто потому, что мысль о смерти ей больше
невыносима. Но как бы там ни было — она чувствовала это.
Эд Вильсон искренне обрадовался, когда Пакстон сообщила ему
о предложении «Тайме». И одновременно испытал большое облегчение — он
предчувствовал, что, останься Пакстон в Сан-Франциско, она скоро станет для
него серьезной проблемой.
Как и многие вернувшиеся парни, она не знала, ни куда себя
девать, ни чего она хочет на самом деле. Как будто Вьетнам подорвал их силы,
разрушил жизненные цели и позиции. Он отнял у них уверенность, рассудок и все
остальное. «А вдруг это наркотики?» — подумал он. Возможно, кто знает. Но что
бы это ни оказалось, он был рад, что Пакстон уезжает. Это была уже не прежняя
девчонка. Она стала сильнее, горше, печальнее, и чувствовалось, что в потаенной
глубине души по-прежнему живет гнев. Эд пожелал ей удачи, и Пакстон попросила
передать от нее привет миссис Вильсон и Габби. Она так и не увиделась с ними. И
не переживала из-за этого: ей было легче не притворяться, что ее интересуют те
мелочи, которые составляют их жизнь. На самом деле они стали ей безразличны.
В Нью-Йорке Пакстон встретилась с несколькими журналистами
из «Тайме», ее поселили в отеле «Алгонкин». Там останавливались журналисты,
писатели, драматурги, было и несколько бизнесменов — в целом очень
разношерстная и интересная публика. Они приходили и уходили, но Пакетом ни с
кем не знакомилась. Ее вполне удовлетворил разговор в редакции «Тайме» о том,
что от нее требуется. Они хотели правдивых репортажей из Парижа, какой бы
оборот ни приняли переговоры. Помимо этого, ей заказали интервью с лейтенантом
Келли, кроме того, их интересовало все, что она думает о проблеме Вьетнама. От
нее ждали сильных слов и захватывающих материалов вроде тех, какие она
присылала после совместных выездов с Ральфом, поездок в Дананг, Лонгбинь, Кучи
и в другие места, которые стали так много значить для нее за два года,
проведенные там. Им все было нужно. Прошлое, настоящее и будущее, пока наконец
не кончится война. Из Пакстон собирались сделать нечто вроде главного
обозревателя по Вьетнаму, и она сама понимала, что о большем не может и мечтать.
