Она крепко прижала Пакстон к себе, тепло ее сердца и тела
сказали за нее все. В ответ девушка сильно обняла ее.
— Я тоже тебя люблю, Квинни. Береги себя… Обещай мне,
что позаботишься о себе. И если сляжешь с кашлем этой зимой — а с Квинни это
случалось, — обязательно вызови врача.
— Да не беспокойся обо мне, детка. Со мной все будет в
порядке. Веди себя осторожно в Калифорнии. — Она собрала всю смелость,
чтобы сказать это, — она, которая помогла Пакси решиться уехать, чтобы
получить свободу.
Когда они отпустили друг друга, глаза у Квинни были мокрыми,
а по нежному личику Пакстон текли два ручья слез, и глаза ее были зеленее, чем
обычно.
— Я так много не сказала тебе…
— Я тоже. — Квинни вытерла глаза передником и
обняла Пакси за худенькие плечи. Она всегда любила ее как своего собственного
ребенка. Они были связаны друг с другом на всю жизнь, ни расстояние, ни время,
ни место не могли разорвать эту связь, обе знали это. Пакстон сжала напоследок
ладонь Квинни, поцеловала в мягкую, чудную щеку и вышла из кухни попрощаться с
остальными.
— Я позвоню тебе, — прошептала она на прощание.
Квинни кивнула ей, а когда Пакстон ушла, спустилась в свою
комнату и долго ревела в передник.
Сердце разрывалось при виде уезжающей Пакстон, но няня знала
лучше всех остальных: девушка должна уехать. После смерти отца ее жизнь
изменилась; Квинни видела, что мать и брат не желали зла Пакстон, просто они
были другими. Она, полная огня, тепла и любви, которыми щедро делилась с
окружающими, — и мать, которую пугала такая любовь. Она и Джордж не знали,
что с ней делать. Джордж с матерью были одной природы, Пакстон была в отца.
Квинни представлялось, что она растила редкую тропическую птицу, все эти
восемнадцать лет оберегая ее от опасностей и питая теплом своей души, а сейчас
просто отпускает на волю в более благоприятный климат. И, несмотря на все
опасения, что Пакстон, может быть, слишком рано уезжает из дома, Квинни
считала, что ей будет лучше без родных.
Целый мир ждал ее, и Квинни хотела, чтобы девочка узнала
его.
Но в глубине души ей было очень тяжело от того, что больше
не нужно будет ее защищать, нельзя будет смотреть в ее глаза каждый день и
целовать ее шелковые волосы, когда она садится завтракать по утрам. Это была
жертва, которую Квинни должна была принести ради самой Пакси.
Она подбежала к окну, услышав, что они уже выходят из дома,
подбежала только для того, чтобы в последний раз поглядеть на Пакстон. В окне
машины мелькнул хвост ее белокурых волос — это все, что няня смогла увидеть.
Мать молчала всю дорогу, Джордж тоже не сказал ни слова по
пути в аэропорт.
— Еще не поздно переменить решение, — сказала мать
спокойно, тем самым признаваясь себе, что упускает дочь.
— Не думаю, что это возможно, — ответила Пакстон
так же тихо, видя перед собой не мать, а Квинни, чувствуя тепло ее плеч,
нежность рук, обнимавших ее всего полчаса назад.
— Я уверена, что декан в «Сладком шиповнике» будет счастлив,
если ты переменишь решение, — холодно заметила мать. Она все еще
чувствовала личную обиду оттого, что Пакстон покидает Юг. Для нее это был удар.
— Может быть, если дела не пойдут в Калифорнии… —
вежливо начала было Пакси. Она хотела дотронуться до руки матери, но раздумала
и опустила руку.
Мать не сделала ни одного движения, чтобы приблизиться к
ней, и разговор оборвался. Пакстон чувствовала свою вину перед матерью, ей было
грустно уезжать, но воодушевление и предощущение свободы затмевали все остальные
чувства. За последнее время она слышала так много интересного о Калифорнийском
университете, что страстно желала его скорее увидеть.
Чемодан и два мешка с вещами она отправила багажом.
Брат достал из машины оставшуюся сумку и сдал ее стюардессе.
Потом вручил Пакстон багажный талон и провел женщин внутрь
зала выяснить точное время отлета самолета на Окленд.
— Я надеюсь, погода будет летной, — натянуто
продолжила разговор мать.
Пакстон взглянула на нее, и слезы навернулись у нее на
глаза. Эмоций в это утро было больше обычного. Она попрощалась со слезами со
своей комнатой, потом с комнатой отца, где просидела несколько минут за его
столом, воображая, будто он сидит напротив, слушая, как она рассказывает, что
происходит, тихим и внятным шепотом.
— Я не поступила в Гарвард, папа, — это, она
думала, он уже знает, — но я поступила в Беркли. — Она надеялась, что
его порадует. Ей было грустно уезжать из дома, оставлять родных и знакомые с
детства места, но она знала, что отец будет с нею всегда. Он был частью ее
самой, он был в утреннем небе, в закате, который она любила наблюдать на берегу
океана, куда приезжала на машине, может быть, специально за этим. Он был во
всем, что она делала, и она никогда не потеряет его…
— Мам. — Она откашлялась. Они сидели и ждали самолета. —
Извини меня… за «Сладкий шиповник», извини, если я обидела тебя…
Искренность этих слов обескуражила Беатрис. Не зная, что
ответить дочери, она отступила на шаг и вдруг застыла, пораженная
откровенностью чувств, которых было так много в Пакстон.
— Я сожалею… я хотела сказать тебе это раньше… — Еще в
детстве Пакстон поняла, что с людьми нельзя расставаться, не досказав им всего,
что хочешь сказать: кто знает, будет ли у тебя еще такая возможность. Это был
урок, который Пакстон выучила слишком рано и слишком много за него отдала.
— Я… ах. — Мать запуталась в словах. —
Ничего, все в порядке, может, так будет лучше для тебя… Но если нет, ты всегда
можешь перевестись.
Это была невероятная уступка для матери, и Пакстон
почувствовала благодарность за это. Она терпеть не могла плохо расставаться с
людьми; сейчас же даже Джордж был взволнован, когда целовал ее на прощание и
советовал беречь себя в Калифорнии. Он знал, она будет беречь себя, она вообще
была хорошей девочкой, хоть и упрямой, по сравнению в другими детьми ее
возраста, вытворяющими Бог знает что; она не причинит матери много страданий.
Когда Пакстон поднималась на борт самолета, они махали ей
рукой, а она чувствовала свободу от них. Недоставало только Квинни.
Самолет взял разгон и медленно закружил над Саванной.
Потерю города Пакстон не ощущала — в любом случае она
вернется сюда па Рождество. Многие из ее друзей уже разъехались по разным
университетам Юга, двое выбрали колледжи на Севере, только она ехала в
Калифорнию.
Когда самолет приземлился в Калифорнии, там был еще полдень
— она оказалась в другом часовом поясе. Стоял великолепный солнечный день.
Пакстон сошла с трапа самолета и огляделась. Аэропорт был небольшой,
большинство мужчин одеты в футболки, джинсы и цветные рубашки, женщины были в мини-юбках
или в смелых, просвечивающих платьях, и все длинноволосые. Пакстон
почувствовала себя очень свободно. Она взяла сумку из багажа и вышла поискать
машину, ощущая при этом независимость каждой своей клеточкой.
