Джою было интересно буквально все, и Пакстон рассказывала
ему то, о чем он просил. Однако после десерта он взглянул на нее с какой-то
даже болезненной серьезностью.
— Мой папа… то есть другой папа… ну, знаешь, мой дядя…
— Пакстон чуть было не рассмеялась. Он явно очень переживал, но было в этом
что-то забавное и робкое, и она знала, что Тони тоже бы сейчас
рассмеялся. — Так вот, он говорит, что то, что ты сказала, не правда… Ты
ведь говорила, что, может быть, мой папа жив и только пропал без вести. А дядя
считает, что он наверняка погиб, а ты просто сумасшедшая.
— Наверное, так оно и есть. По правде говоря, вероятно,
он прав — ив том, и в другом. — Пакстон виновато улыбнулась. — Но
правда в том, Джой, что никто ничего не знает. Это и означает «пропал без
вести». Некоторые из пропавших солдат и офицеров оказываются в плену, но мы-то
с тобой даже этого не знаем. Я все время навожу справки, звоню в Пентагон,
когда могу, но у них нет никакой информации о твоем папе, его не оказалось и в
списках взятых в плен. Но его тела ведь так и не нашли, хотя тот район, где он,
возможно, погиб, прочесали очень основательно. Правда заключается в том, что
никто ничего не знает.
Мальчику было трудно это понять и еще труднее вынести.
Как трудно было бы для всякого. Мучительно не знать, что
случилось с близким тебе человеком.
— Так это может означать, что он все-таки жив, правда? —
Джой снова с надеждой взглянул на Пакстон, но потом задумался и печально
повесил голову. — Но мой папа… мой дядя… говорит, что он наверняка погиб.
Пакстон, ты думаешь, это правда?
— Нет, — ответила она, покачав головой и честно
заглянув ему в глаза. — Нет, Джой, я так не думаю.
С этими словами она взяла его руку и крепко сжала, снова
подумав о том, как этот мальчик похож на Тони.
Глава 28
Шел 1971 год, Пакстон очень много работала. Большую часть
времени она провела в Париже. Она все еще возлагала большие надежды на мирные
переговоры, и это отражалось на всем, что она писала для «Тайме». Но война
продолжалась. И во Вьетнаме, в самих американских войсках нарастали мрачные
настроения. Все устали от войны. Участились случаи неповиновения офицерам, а ведь
раньше это происходило крайне редко.
Да только ли неповиновение — стало известно о случаях, когда
своим же офицерам «по ошибке» наносили ранения осколками гранат. Расовые
проблемы также оставались очень напряженными. В феврале вьетнамская армия
начала операцию в Лаосе и разрушила часть Хо Чи Минх Трайл.
Однако по-прежнему, где бы ни оказывалась Пакстон, в какую
бы службу ни обращалась, нигде не получала никаких вестей о Тони.
В марте Пакстон вернулась обратно в Штаты, чтобы
присутствовать на окончании судебного процесса над Келли. Он был признан
виновным. В Вашингтоне она стала свидетелем огромной антивоенной демонстрации
вьетнамских ветеранов, некоторые бросали свои медали к подножию Капитолия. Она
написала об этом в «Тайме», а затем снова вылетела в Париж.
В июне Даниэль Элсберг опубликовал «Документы Пентагона». В
июле, когда Никсон объявил о поездке Киссинджера в Китай, и в октябре 1971
года, когда Тхиеу был переизбран президентом Южного Вьетнама, она все еще
работала на переговорах в Париже. Наконец в декабре Пакстон с радостью
отправила репортаж о том, что численность американских войск во Вьетнаме
сокращена до ста сорока тысяч человек, другими словами, там осталось не более
трети того количества, что было полтора года назад. Однако во все эти полтора
года она так и не узнала ровно ничего о судьбе Тони Кампобелло. Все было
очевидно.
Если бы его взяли в плен или если бы он прятался где-то
раненый, об этом, конечно, давно бы стало известно. Пакстон больше не имела
права поддерживать в Джое надежду. И все же, когда раз в несколько месяцев они
разговаривали по телефону и он снова спрашивал ее об этом, она неизменно
говорила ему то, что чувствовала — что его папа жив, только неизвестно, где он.
К тому времени ему уже исполнилось десять, и он лучше все
понимал. Как-то она рассказала ему о своем отце, и это их еще больше сблизило —
ведь оба они выросли без отца.
К концу 1971 года жизнь Пакстон стала и интересной, и
странной. Ей исполнилось двадцать пять, она была очень красива, и многие в
Париже заглядывались на нее. Но она чувствовала себя так, как будто часть ее
самой перестала существовать, а может быть, ее никогда и не было. От ее души
как будто отрезали большой кусок. Пакстон жила исключительно ради работы и
маленького мальчика из Грейт-Нэк, которого полюбила. Он стал ее единственной
привязанностью. Остальное ушло в воспоминания и в снимки на столе. Питер… Билл…
Ральф… Франс… ан… и, конечно. Тони. Портреты людей, которых она любила и
потеряла в стране, куда она никогда не вернется, но по которой, как ни странно,
она все еще тосковала. Пакстон тосковала по минувшему, по этим людям и по себе
самой, такой, какой она сама была когда-то, когда эти люди окружали ее. И все
же ей удавалось успешно работать. Она пользовалась большим уважением, к ее
мнению прислушивались. И как ни удивительно, она была довольна. Несчастлива, но
удовлетворена. И ей все еще не хватало его. И она все еще носила его рубиновое
кольцо.
В начале 1972 года Пакстон с болью узнала о том, какие
ужасные разрушения потерпел Вьетнам. Мирные переговоры закончились ничем, а уже
в марте танки северо-вьетнамской армии пересекли демилитаризованную зону и
начали наступление на юг по первой главной магистрали, наводя ужас и панику. К
маю первая магистраль заполнилась солдатами и беженцами. Южновьетнамская армия
явно не выдерживала сравнения с северными войсками. Постоянно гибли мирные
жители, сжигали детей, убивали женщин. Фотографии, которые теперь видела она и
которые видел весь мир, особенно те, которые печатали в «Тайме», были поистине
леденящими кровь.
Вторая волна наступления опустошила Центральную
возвышенность — результаты были те же, что и на севере. Страну заполнили
голодные и бездомные люди. Американцы пытались отбросить противника, стараясь
перевести военные действия в сторону южновьетнамской армии, но потерпели
неудачу.
Третье наступление произошло в апреле близ границы с
Камбоджей, к северу от Сайгона. Пакстон разрыдалась, читая репортажи
«Ассошиэйтед Пресс». Три тысячи вьетнамских войск осадили Энлок и заняли
провинцию.
Стало ясно, каким воздушным замком оказалась «вьетнамизация»
Вьетнама, которая дорого обошлась всем и в которую уже никто не верил.
К середине апреля Никсон разрешил бомбардировки областей
близ Хайона и Ханоя, и впервые за два года Пакстон обрадовалась, что она сейчас
не во Вьетнаме. Было непонятно, останется ли там вообще кто-нибудь в живых. Ей
совершенно не хотелось становиться свидетельницей настоящей резни. Она больше
могла сделать здесь, в Париже. На самом деле, помимо всего прочего, Пакстон
беспокоило, что случится с Тони, если он взят в плен или скрывается где-то в
джунглях. Во время наступлений северо-вьетнамской армии американским пленным
приходилось очень плохо. Но Пакстон все еще, хотя прошло уже два года,
продолжала лелеять надежду, что где-то там, далеко, он все же был среди них.
Единственным, что отвлекло ее от Вьетнама после падения в мае Куангтри,
оказался арест некой пятерки, ворвавшейся в здание Уотергейт в
Вашингтоне, — это произошло в июне. Об этом заговорил весь мир, и, хотя
Пакстон все еще была в Париже, она написала об Уотергейте интересный материал,
который опубликовали в «Тайме» и который снискал ей немало лестных отзывов.
Постепенно Пакстон Эндрюз становилась знаменитой, но на эту сторону своей жизни
она обращала очень мало внимания. Пакстон любила свою работу, но мало
заботилась об успехе, который эта работа ей приносила Смысл ее жизни заключался
в том, чтобы информировать, прорываться сквозь дебри лжи с мечом истины в руке,
что она и делала, и ее друзья-журналисты дразнили ее и называли фанатиком. Но
Пакстон никогда не стремилась во что бы то ни стало стать известной. И хотя ей
доставлял удовольствие тот факт, что Киссинджер, Никсон, а с ними и виднейшие
журналисты во всем мире были высокого о ней мнения, все же это не казалось ей
особенно важным Важнее для нее оказывалось другое: ее статьи что-то меняли в
этом мире.
