Пакстон чувствовала, что и она вместе со всеми ощущает
невероятность этого ожидания, и ей вовсе не хотелось усиливать боль ожидающих и
снова расстраивать их. Поэтому она ни с кем не заговаривала, а только сидела и
слушала. Позже она непременно попросит их рассказать о себе и своих чувствах,
поговорит с их вернувшимися мужьями. Но сейчас ей просто хотелось смотреть и
слушать. Она решила быть беспристрастной, ведь она приехала сюда как
журналистка и должна видеть то, что происходит вокруг, и тем не менее, когда
первые из освобожденных начали спускаться по трапу, она зарыдала в голос —
почти так же громко, как другие женщины вокруг. Худые, изможденные люди, они
беспрерывно останавливались, как будто все еще сомневались в том, что
происходит. Воспаленные веки, наросты на головах, распухшие от ударов суставы…
Их ноги, казалось, стояли на земле так непрочно, как будто отвыкли ходить. На
смену первой радости пришла боль — такими оказались эти люди. Но, поддерживая
друг друга, они гордо выпрямлялись и оглядывались по сторонам, радуясь, что
обрели свободу. Это зрелище тронуло сердца всех, кто его видел.
В тот волнующий вечер Пакстон плакала почти так же, как все
остальные. Она разделила с другими боль, но не могла разделить радость — не для
нее были объятия и поцелуи.
Она смотрела на освобожденных и не переставала поражаться —
среди них были и такие, кто провел в плену семь лет.
Как можно пережить такое? Как можно все эти годы цепляться
за призрачную надежду? И что теперь мужья говорят женам после всего, что
испытали? А что, если бы ее саму взяли в плен во время одного из выездов с
Ральфом?! Пару раз Пакстон оказывалась на волоске от этого и прекрасно отдавала
себе в том отчет. Что бы она делала во вьетнамском плену? Пакстон очень
сомневалась, что выжила бы там, и удивлялась, как смогли выжить эти люди.
На следующий день, после того как бывших пленных опросили
официально, Пакстон начала брать у них интервью, разговаривать с их женами и
иногда даже с детьми. Затем к ней присоединился фотограф. Пакстон чувствовала
себя совершенно разбитой. Во время интервью с одним из пленных она вдруг
поняла, что перед ней человек отряда «туннельных крыс» из Кучи и что его взяли
в плен незадолго до пропажи Тони. Руки Пакстон внезапно так сильно задрожали,
что она на миг потеряла способность записывать его слова. Этот человек пробыл в
плену три года — огромный срок и для него, и для самой Пакстон. Ровно столько
времени прошло с тех пор, как Тони пропал без вести, и она все еще не знает,
жив он или мертв.
— Я… — Ее голос дрожал так же, как и руки. — Я
хотела бы спросить кое-что не записывая.
Пленный испуганно поглядел на нее, как бы ожидая, что она
хочет спросить о чем-то ужасном, что может обесчестить его и его семью.
— Вы знали сержанта по имени Тони Кампобелло, там, в
Кучи?
Он внимательно взглянул на Пакстон и молча кивнул,
соображая, Не уловка ли это. Может быть, Кампобелло оказался вражеским агентом?
— А что?
— ..дело в том, что я любила его… я была тогда в
Сайгоне, — ответила Пакстон тихим, надломленным голосом. Она вернулась в
прошлое, и это оказалось невероятно тяжело. — Его объявили пропавшим без
вести почти сразу же после того, как вы попали в плен… и никто решительно ничего
не сообщил о нем за эти три года… Я просто думала… я думала… — У нее из глаз
катились слезы, она пыталась сдержаться и не могла. Эти люди и так многое
пережили, нечего навязывать им еще и свою боль. Но он приблизился и коснулся ее
своей исковерканной рукой с разбитыми пальцами. Теперь она стала его сестрой…
другом… ребенком. Пока он говорил, Пакстон глядела на него сквозь слезы.
— Все, что мне известно, это то, что два года назад он
был жив. Его привезли в нашу тюрьму, я даже не знаю, как она называлась, я был
контужен, когда попал туда. — Он говорил тихо, так, что, кроме Пакстон, их
никто не слышал.
— То есть вы не знаете, где она находилась? —
спросила она так же тихо.
— Нет… но он был там. Я помнил его по Кучи… Он держался
хорошо и был все еще жив, когда я его видел в последний раз. Вот и все, что я
знаю. Вы бы порасспросили лучше Джордана. Он тоже из наших, может быть, он
знает больше.
Пакетом смогла поговорить с Джорданом только через три дня и
не услышала от него ничего утешительного. Оказывается, Тони вместе с другими
двумя пленными бежал, и Джордан был совершенно уверен, что все трое погибли.
Правда, прошел слух, что принесли только два тела, но он ничего не знал
наверняка.
Джордан уверял Пакстон, что погибли все трое, потому что
невозможно убежать от собак, пулеметов, от хитрых ловушек и бдительного конвоя.
Тони наверняка был убит. Джордан пробыл в плену еще два года, но больше их
дороги ни разу не пересеклись, и он ничего не слышал о Тони Кампобелло. Он
уверил ее, что Тони мертв. Иначе быть не могло. И, говоря это, он плакал вместе
с нею.
Для Пакстон началось страшное время — она снова столкнулась
с болью и смертью, с надеждой и горем, с жуткими рассказами о том, что пришлось
перенести тем, кто оказался в руках у вьетконговцев. Казалось, муке не будет
конца, и женам этих людей тоже понадобилось немалое мужество, чтобы слушать. Но
вот неделя закончилась, и Пакстон вернулась во Францию с чувством, как будто
она сама побывала в лагерях для военнопленных. Эта работа оказалась самой
изнурительной из всех, какие ей приходилось выполнять, и она дала себе слово,
что, если ее снова попросят о чем-то подобном, она откажется. Но тем не менее
эта поездка вылилась в ряд блестящих репортажей, принесших Пакстон еще большую
известность и популярность. Поговаривали даже, что со временем она вполне может
претендовать на Пулитцеровскую премию. Ральф когда-то дразнил ее этой премией,
но как давно это было! Какой молодой и неопытной была тогда она сама, да и Тони
тоже. И вот теперь она узнала ответ на вопрос, который мучил ее столько лет.
Все стало ясно, и она ничего не могла изменить. Первого
марта Пакстон полетела в Нью-Йорк, чтобы увидеть Джоя и поведать ему все, что
рассказали ей двое пленных — один, встретивший Тони в тюрьме два года назад, и
второй, знавший, что Тони бежал и наверняка был убит вьетконговцами. Из всего
того, что Пакстон узнала и услышала на базе Кларк-Филдс, это казалось наиболее
убедительным.
Все это она рассказала Джою, стараясь по возможности
смягчить удар. Они долго бродили по Центральному парку и наконец сели на
скамейку. И Пакстон сказала. Джою уже исполнилось одиннадцать — столько же,
сколько было ей самой, когда умер ее отец. Он был умным мальчиком, и она знала,
он сможет все понять.
— Мне тоже очень тяжело, Джой. — На ее глазах
показались слезы. — Я когда-то думала, что если он остался в живых, если
не погиб в тот день, то он непременно выберется. Твой отец был таким
мужественным, сильным, умным… таким добрым. Но теперь его нет больше…
Теперь они должны были наконец поверить в это. Не говоря больше
ни слова. Пакетов обняла мальчика, прижала к себе, и они оба заплакали.
— Теперь ты веришь, что его больше нет? — с болью
в голосе спросил Джой, Она кивнула. Надо наконец расстаться с иллюзорной надеждой
— ради него и ради себя самой. Ей уже двадцать семь, и она так долго ждала
этого человека, что оказалось тяжело расстаться с надеждой, но Пакстон
понимала, что должна это сделать.
