Розенцвейг знал ее вкусы, попивала она в свое время прилично. Он вытащил из внутреннего кармана обтянутую кожей фляжку, протянул журналистке.
– Пей. Настоящий армянский «Двин», прямо из России.
Грета схватила фляжку дрожащей рукой, сделала несколько жадных глотков. Рыжая жидкость из уголков рта пролилась на грудь.
– Видишь? Почти не проходит уже. Спазм пищевода. Но все равно спасибо, пять лет не пробовала. Нектар! Ты мне оставишь? Я потихонечку буду, через соломинку.
– Какие разговоры, – кивнул Розенцвейг, закуривая. – Отпустить – не проблема. Утром распоряжусь. Только куда тебя перевозить? Дом у тебя есть? И с таким уходом, как здесь?
– Нет дома, – пригорюнилась Грета. – Но я скажу адвокату, он снимет виллу на берегу моря. Буду засыпать под шум волн…
– Пусть снимает. Сразу и переедешь. Но сначала поговорим… Мне твои тайны не очень и нужны, я за другим пришел. Хотя если скажешь – не откажусь. Пригодится… Я тебя перевербовать хочу…
Журналистка снова расхохоталась, закашлялась, схватилась за грудь. Долго старалась отдышаться.
– Перевербовать! Да тебе лечиться нужно не меньше, чем мне. Ты сумасшедший, реб Гирш? Я хорошо, если месяц проживу… Врачи меня обманывают, но я-то чувствую.
– Сколько кто проживет, один Яхве знает. Русские говорят, господь всем дарует жизнь вечную, но никому не обещает завтрашний день. Так вот, я тебя хочу завербовать как раз для жизни вечной…
Грета воззрилась на него в немом изумлении, потом выразительно повертела пальцем у виска.
– Точно, реб Гирш, довела тебя твоя работа. Иди, сдавайся врачам.
– Немного погожу. Лучше выслушай…
Рассказ привел Грету в неописуемый восторг. Она неоднократно перебивала Розенцвейга вопросами, несмотря на ее состояние, точными и уместными, моментами радостно смеялась и хлопала в ладоши, что, конечно, вызывалось ее эмоциональной неадекватностью, но разум оставался ясен. Благодаря наркотикам – даже несколько обострен.
– Вот это будет приключение, так приключение! Достойное завершение журналистской карьеры! А как это можно описать!
– А кто читать будет? – попытался охладить ее пыл Григорий Львович.
– Придумаем. Куда есть вход, должен быть и выход. В крайнем случае ты вынесешь и опубликуешь здесь. Тоже эффектно. Конечно, я согласна, не представляю, какой репортер отказался бы? Признаться, мне в этой тюрьме порядочно надоело… – Она кокетливо передернула плечами, и непонятно было, какую тюрьму она имеет в виду, реальную или собственное разваливающееся тело.
– Да еще и интрига интересная намечается, – сразу уловила она суть предполагаемого противостояния, или, точнее, конфликта интересов участвующих в проекте сторон.
– Слушай, Гирш, а зачем тянуть? Сколько мне еще мучиться? Давай я сегодня и решу этот вопрос…
– Вот это – лишнее. Потерпи немного, вдруг еще поправишься… – сказал он это чисто машинально, по извечной человеческой привычке утешать умирающих. Да и порыв Греты его несколько даже напугал, как всякая суицидальная экзальтация.
– Ох, не надо меня смешить! Поправлюсь! Вот кончится действие морфия, и так меня начнет крутить и грызть изнутри… Чтоб тебе такого никогда не узнать. Нечего мне ждать! Говори, что и как я там должна делать?
Розенцвейг подумал, что и на самом деле, незачем отговаривать. Кто знает, сколько еще продлятся ее мучения. Вот только…
– Понимаешь, Грета… А вдруг христиане правы, и самоубийцы туда не попадают?
– Куда же еще они могут попасть? Или там есть отдельная территория, концлагерь, внутренняя тюрьма?
– Не знаю, не проверял. Но если загробный мир оказался правдой, правдой может быть и многое другое. Так что повторяю – не спеши. А действовать, когда попадешь туда, следует так…
Глава восемнадцатая
Ступив на почву Земли обетованной, Вадим испытал ностальгическое чувство. Все же приятно вновь очутиться там, где пережил столь много интересного и судьбоносного. Разумеется, большинство здравомыслящих, «положительных», как принято выражаться, людей предпочли бы держаться от подобных приключений подальше. Да и всегда так было, лишь малая часть человечества способна находить радость и удовольствие в событиях, сулящих тягот и смертельного риска несравненно больше, чем реальной выгоды.
А кроме того, Ляхов смутно подозревал, что влечет его сюда некая надчеловеческая воля, или эманация духа «Вадима второго», нечувствительно присутствующего где-то поблизости, возможно, в той же самой точке пространства, где находится сейчас и он.
Даже некоторое усилие потребовалось, чтобы отогнать от себя это ощущение.
– Что это вы опять задумчивый такой, а Вадим? – осведомился Розенцвейг, когда они уже ехали на реквизированной со стоянки у аэропорта машине по длинному проспекту, Дизенгоф, что ли? Тель-Авив Ляхов знал плохо.
– Как же не быть, Григорий Львович? Призраки прошлого обступают меня со всех сторон, чертовщина всякая мерещится, только «мальчиков кровавых» в глазах не хватает. А проще говоря, аура не совсем приятная вокруг будто бы сгущается. Пожалуй, прошлый раз такого не было…
Они ехали в безумно дорогом штучном «Бентли». Сквозь опущенную стеклянную перегородку из салона тянуло запахами сафьяновой обивки, мужских духов, сигарного дыма. Розенцвейг вел машину, Вадим сидел рядом и изучал всякие забавные штучки и приспособления, которыми изобиловала машина.
Микроавтобус с бойцами двигался следом, бампер в бампер. Замыкал колонну Адлер на фургоне «Опель Блиц», в который они с Розенцвейгом перегрузили из самолета какие-то ящики. Якобы с научным оборудованием. Ляхов любопытствовать не стал, какое ему дело.
– Странно, я вот ничего подобного не чувствую. Устали вы, наверное, отчего и депрессия. Подлечитесь вот…
Розенцвейг указал за спину, в салон.
Вадим, привстав и перегнувшись, откинул крышку встроенного в переборку холодильника, увидел два ряда аккуратных, по-русски выражаясь, «мерзавчиков»
[63]
и стеклянных фляжек-четвертинок с коньяками, водками и виски разных сортов. Эстету машина принадлежала.
– А откуда вы знали?
– Хозяина машины знаю. Господин Хальбштаркер, богатейший коммерсант. Сеть универмагов по всей Европе и Ближнему Востоку. Наверное, скоро прилететь должен, встречают.
Ляхов, не чинясь, с удовольствием выцедил презентационную стограммовочку «Курвуазье» прямо из горлышка. Закусить было нечем, да и не требовалось.
– А вы, Львович, что же не поддержали? – спросил он, закуривая хозяйскую сигару из снабженного гигрометром и термометром пенала.
– Спасибо, не хочется. У меня депрессии нет. Домой приедем, за ужином выпьем. А вот вы обратили внимание, здесь тоже ни одного некробионта нам не встретилось… А их тут должно кишмя кишеть. Мы ушли отсюда полгода назад. Прямая экспонента дает порядок величины, при здешнем населении и стандартной смертности, в полторы-две тысячи минимум.
