— Меня уже Чекменев пугал, да не напугал. Ответим. За все, кроме эксцессов исполнителя, — Вадим действительно не видел большой беды, если по ошибке кому-то придется под замком посидеть — ничего страшного на фоне всего остального. Он на себе испытал — вполне переживаемо.
— Пусть только Стрельников своим ребятам скажет — стрелять на поражение в самых исключительных случаях. Салаг необученных пусть не посылает…
— За это как раз можешь не беспокоиться, необученных у нас не осталось… Выбыли путем естественного отбора.
— Машинка готова? — спросил он Максима, закончив разговор.
— Так точно, пары? разведены, давление в норме. Можно начинать движение…
— Тогда я начинаю артподготовку. А ты постарайся выглядеть как можно суровее. Помнишь Джека Лондона, «Неизбежность белого человека»? Чтобы в одном твоем мизинце было больше неизбежности, чем во всем их институте!
— Кого учишь? Я только представлю, как с пластырем на морде сидел, а вокруг «шумел, гремел пожар московский», вид тот самый сделается.
Вадим прошел в комнату, где под надзором трех офицеров с автоматами ждали «страшного суда» земляки и соотечественники Феста. Он уже и сам привык так называть своего двойника. Действительно удобнее, чем любое другое описательное именование. Хорошо, если бы и он принял участие в «собеседовании», пока назовем именно так предварительный этап. Допрос будет позже.
Шесть человек, все мужчины, в основном средних лет, выглядят, как и положено ученым людям, вполне интеллигентно. Четверо в лабораторной одежде, двое в обычных костюмах. Встреть их Ляхов поодиночке, вряд ли сразу заметил бы разницу. А собранные вместе — отличались от «аборигенов». Неуловимо, но отличались. Эту разницу Вадим отмечал и раньше, просматривая в гостях у Шульгина исторические фотоальбомы, художественные и документальные фильмы.
Генотип, он себя показывает. В том мире подавляющая часть даже образованного населения в первом, втором поколении — выходцы из крестьян. Дворян потомственных или разночинцев, но у которых за спиной не только свои, но и дедов-прадедов университеты — единицы. Вот это и бросается в глаза.
Держатся внешне спокойно, но нервничают, конечно. А кто бы не нервничал? Много курят, в этом им ограничений не было, в табаке и в чае. Как с остальным — от поведения будет зависеть.
Кажется, кое-кто из задержанных его узнал. Естественно, Фест там вел себя согласно роли, трудно не запомнить такую колоритную фигуру, попавшуюся на глаза в переломный момент жизни. Может, сгоряча и прикладом кому поддал, по шее съездил.
Хорошо, я буду сама рафинированность и корректность, для контраста.
Поздоровался вежливо, сел в угловое кресло, которое ему споро освободил поручик охраны. Жестом показал присутствующим, чтобы придвигались поближе.
— Господа офицеры, — попросил «печенегов», — продолжите несение наряда по ту сторону двери. Будет нужно, я позову.
Передвинул кобуру «адлера» ближе к пряжке поясного ремня, расстегнул.
— Если что, сам управлюсь.
Постукал мундштуком папиросы по крышке портсигара. Помолчал, повышая градус внутренней тревоги пациентов.
Решив, что достаточно, представился флигель-адъютантом полковником Половцевым. Коротко, мягким голосом объяснил, что в Москве с сегодняшнего дня введено осадное положение, из чего вытекают некоторые особенности следствия и судопроизводства.
— Да вы и сами знаете, как это выглядит. В вашем нынешним положении — особенно. Гражданами нынешней Российской Державы никто из вас не является, значит — иностранные диверсанты или наемники. К названным категориям отношение во всех цивилизованных странах примерно одинаково. В нецивилизованных — тем более. Мы себя к цивилизованным причисляем, почему я и счел необходимой эту беседу.
Вы здесь все люди ученые, я тоже не из солдат выслужился. Значит, друг друга поймем. В моем распоряжении имеется устройство, близкое по идее к тому, что вы здесь эксплуатировали. Только работает с обратным знаком. Вы умеете людям внушать что-то, мы — извлекать информацию, в том числе и внушенную. Наверное, в силу разного исторического опыта мы от вас технически отстали, потому наш процесс сопровождается выраженным болевым синдромом.
Проще говоря, тот же «полиграф Киллера»
[118]
, как это у вас называется, но каждое несовпадение сказанного с подразумеваемым сопровождается импульсом в крайне чувствительные нервные узлы. Самое же гуманное в этом приборе, называемом «веримейд», — переводить никому не надо? — он не касается центров, отвечающих за жизненно важные функции организма. Тоже понятно? Приятно иметь дело с культурными людьми. На этом вводная часть закончена, — сказал он, гася недокуренную папиросу. — Начнем прямо сейчас. Крупный специалист-невропатолог ждет нас в соседней комнате. Полные, точные, своевременные ответы на вопросы не вызовут у испытуемого ни малейших неприятных ощущений. И существенно повлияют на его, в некотором роде «карму». Поскольку теорема об особой подсудности имеет и обратную сторону. Нет гласного суда, нет и признанной вины, тем самым и наказания.
Ляхов видел, что его почти экспромтный монолог произвел впечатление даже большее, чем он рассчитывал. Не столько тем, что устрашил сидящих перед ним людей. Он просто деформировал сложившуюся у них картину окружающего мира. Когда их нанимали на эту работу, то непременно использовали подходящую именно для этой категории специалистов легенду. Для боевиков-украинцев свою, для танкистов — свою. Высоколобым интеллектуалам, освоившим тайны нейролингвистического программирования, потребовалось, безусловно, нечто более изысканное. А он своей речью вышел за предусмотренные организаторами рамки.
Некоторые начали перешептываться, едва шевеля губами, как студенты на экзамене, один мужчина в очках, с высокими залысинами, глядя в пол, громко хрустел пальцами. Но на каждом лице выражение и мимика отличались от тех, что были, когда Ляхов вошел.
— Извините, господин полковник, — по-школьному поднял руку человек, который и при ограниченном количестве участников беседы ухитрился оказаться позади других.
— Говорите…
— Ваши слова следует понимать так, что при активной помощи следствию можно рассчитывать на прощение и свободу?
— Примерно это я и имел в виду. Только нужно постараться, чтобы помощь была и активная, и действенная…
— Постараемся, — кривовато усмехнулся мужчина и сел.
— Без «веримейда» обойтись нельзя? — спросил другой, на вид повальяжнее, куда более уверенный в себе. — Если мы дадим слово говорить правду и без него?
— Нельзя, — ответил Ляхов, словно исполняя театральный этюд «Рад бы, но не могу!» на сцене мхатовской студии. — А бояться-то вам чего? Образованные же люди. Я объяснил, в мозговые структуры он не вклинивается, мыслей не читает, импульсы подает только по периферии. Худшее, что вас может ожидать при высокой степени лживости — болевой шок. Но с этим мы справляться умеем. У нас даже дефибриллятор под рукой…
