— Здравствуй, Леня, — сказал хозяин кабинета и чуть скривил губы знакомой всему тогдашнему институту обаятельной ухмылкой. Лаборантки и мэнээски от нее тащились, утверждая, что Александр Иванович — вылитый Марчелло Мастроянни из фильма «Развод по-итальянски». — Помнится, когда уже не было возможности воровать казенный спирт, ваша аспирантская кодла пробавлялась дешевым портвейном из «сорокового» гастронома. Здесь такого, увы, нет. Но могу предложить настоящий, португальский. Или чего покрепче?
У Затевахина в буквальном смысле отвалилась челюсть.
Будто встретил в темном коридоре института привидение умершего двадцать лет назад хорошего знакомого.
«Узнал, значит, по одной фразе, — подумал Шульгин, — и в лицо, несомненно. Дюма в своем романе допустил почти единственный психологический прокол. Не бывает так, чтобы человек за полтора или два десятка лет изменился неузнаваемо. Без капитальной пластической реконструкции. Впрочем, тезку винить не за что. Литература ХIХ века чуть не наполовину построена на этом нехитром приеме — неузнаваемости и неузнанности. А может, тогдашние люди на самом деле плохо умели распознавать индивидуальные особенности? Надел полумаску — и вытворяй, что хочешь. Надо бы на досуге заняться этим вопросом…»
— Перепугался, что ли? Неприлично, особенно тебе. Серьезными делами занимаешься. Или — как раз поэтому? Живой я, как видишь. Однако финт судьбы изящный, не поспоришь…
— Александр Иванович… На самом деле вы! Каким образом? Вас же официально признали умершим по прошествии положеного времени. Уехали в Ленинград и пропали без вести. Так и сочли, что убили вас…
— Поторопились, как видишь. Маршак, по-моему, давным-давно писал: «Покойник был такой разбойник, такой мошенник, вор и плут, что смерти вы его не верьте, покуда трупа не найдут». По другому поводу, но тематически близко. В милиции явно принцип Оккама не чтят. Что вероятнее — побег в Финляндию или безмотивное убийство?
— Да по тем временам второе, пожалуй, — ответил, постепенно приходя в себя, Затевахин.
— Это смотря касательно кого, — глубокомысленно заметил Шульгин. — Тут, наверное, супруга моя подсуетилась. Ты о ней ничего не слышал?
— Слышал, конечно. В институте о вас много лет вспоминали…
— Ишь, ты!
— Зря удивляетесь, человек вы были легендарный. И жена ваша забыть не давала, все бегала в дирекцию и профком, справки всякие выправляла, материальную помощь…
— В размере суммы на казенное погребение и памятник?
— Побольше, наверное, вышло, она женщина упорная, хваткая…
— Да, не отнимешь. И все же что с ней сейчас? Актриса, как-никак, должна на слуху быть…
— Была. А когда театр их развалился, она в группу непримиримых вошла, на митингах перестроечных мелькала с пламенными речами, вроде комиссарши оптимистической
[119]
. И пропала. Говорили, на Запад слиняла.
— Вполне в ее стиле. Дай бог удачи. А на вопрос мой основной так и не ответил — чем тебя угостить?
— Виски нету?
— Любое. Употребим за счастливую встречу, и начнешь ты мне, как старшему товарищу, отвечать на бестактные, в том числе и риторические вопросы. Ты даже не представляешь, как тебе повезло. Эти княжеские приспешники — страшные люди. Они б тебя досуха выжали, а что осталось — на веревочку вялиться повесили…
Шульгин очень натурально передернул плечами.
— Мне показалось — вполне культурные люди, — растерянно сказал Затевахин.
— Только в нерабочее время. А так…
— Как же вы с ними в одной команде оказались? И вообще, как в этот мир попали, в качестве кого? Вы для них, я смотрю, вроде как большой авторитет. И это все, — он обвел рукой кабинет.
— Раз мы с тобой земляки и почти ровесники, отвечу весьма популярной фразой из фильмов нашей молодости: «Вопросы здесь задаю я!»
Никто из них, похоже, не обратил внимания, как интересно, вроде бы сами собой, у них выстроились отношения. Не в том даже дело, что один сейчас — пленник с неопределенным статусом, а второй — очевидным образом хозяин его судьбы. С первого момента Леонид Андреевич как должный принял расклад двадцатилетней давности: аспирант и кандидат наук, зам начальника лаборатории. И обращение — один на «ты», другой на «вы». При том, что сейчас путем сложных пересчетов Шульгин определил старшинство Затевахина в возрасте лет в шесть-семь. Но тот, кажется, этого не заметил, хотя на пятьдесят Александр явно не выглядел.
— А чтобы это не смотрелось слишком грубо, коллеги все же, добавлю — пока. Закончим дело, вернемся к приватности. Или — нет, в зависимости от результатов. Полковник никуда не делся, сидит на кухне и пьет чай. Другого нельзя, служба. Итак, вспомним вульгарную
[120]
латынь — «ab ovo usque ad mala».
[121]
Раз ты в межвременные наемники подался, то я — межвременная полиция. Популярная в фантастике тема. Вот и давай, колись по полной. Поможешь — вернем домой и сто тысяч золотом в знак милости от здешнего князя. А на нет и суда нет, есть особое совещание.
Временем мы располагаем, так что можно с подробностями, только далеко в стороны не уклоняйся.
Тут Шульгин был совершенно прав. Он уже научился самостоятельно включать квартиру на режим «нулевого времени» и мог заниматься с клиентом сколь угодно долго, не опасаясь, что «за бортом» что-то успеет случиться. Ни Секонд до Кремля не доедет, ни Бубнов с Левашовым свою часть работы не закончат. Заговорщики, само собой, тоже словно бы замерли в «стоп-кадре»…
Поначалу история Затевахина ничего особенного и сверхъестественного собой не представляла. Перестройка, новые времена, катастрофическое снижение финансирования на фоне инфляции. Плавная деградация института. Кто из сотрудников в практическую медицину подался, кто в шарлатанскую, кто в мелкий бизнес. Остались только самые упертые в своих темах, те, кому идти было абсолютно некуда, а то и просто не хотелось менять привычный образ жизни.
Кое-что все-таки платили, шабашки подворачивались, директор проявил себя человеком порядочным и в то же время гибким. Затевахина поставил замом по науке, а сам крутился между министерством, мэрией, правительством, думами, государственной и городской, какими-то бизнес-структурами. Несколько грантов приличных вырвал у Сороса или кого другого. В общем, жили и выжили.
Леонид же Андреевич продолжал свои изыскания в области высшей нервной деятельности. Много тогда ходило в прессе и в политических кругах баек насчет нового страшного оружия, с помощью которого империалисты и Мировая Закулиса уничтожили могучий Советский Союз. Пресловутого «нейролингвистического программирования».
