— Ты о посреднике сказал. Нам четвертый человек нужен? Пересадочная станция?
— Это было бы лучше всего. Но на улицу бежать, очередного чекиста ловить? Попробуем чуть иначе. Я слегка опасаюсь за ваше душевное здоровье, но опыт подсказывает, что аггры — народ крепкий. Выдержите, если еще и я к вам сяду, да не один — дублированный…
— Ростокин бы сейчас пригодился.
— Кто спорит? Но его нет. Итак, несколько минут мозгу Юрия придется выдержать присутствие в нем четырех личностей. Потом я перекидываю тебя в себя, глазами писателя наблюдаю, мягко ли прошел процесс, уточняю последние детали, после чего отбываю в Барселону. Нет, не так, — спохватился Шульгин. — Я еще должен, не теряя темпа, переправить тебя в Лондон, к порогу особняка леди Спенсер. Куда ты меня послал, — не скрыл он яда в голосе, — и только потом убываю сам. Принимается?
— Ничего другого предложить все равно не могу.
— И это правильно. Насчет Замка в другой раз поговорим. Раз возражений нет — поехали!
Личность Юрия подсадку перенесла легко. Точнее, как раз она-то ничего и не заметила. Заметил сам Шульгин. Потому что ощутил неприятное давление сразу с двух сторон. Трудно передать это словами неприспособленного языка, как перевести на эскимосский впечатления бедуина от самума в Сахаре. Немножко похоже на ощущения человека, с детства ездившего на «Бентли» и вынужденного сесть в московский послереволюционный трамвай. Или его самого, попавшего в башню «тридцатьчетверки» после просторной «Леопарда». Тесно, плечами не двинуть, в бока со всех сторон железки упираются, куда ни сунься, везде поджимает, и запахи! В танке — солярки и сгоревшего пороха, здесь — чужих мыслей. Некомфортно. Кто без привычки — может и затошнить. Но он справился.
Всего-то секунд десять перетерпеть, сконструировать формулу. Работать изнутри ему еще не приходилось, и он не учел связанных с этим трудностей. Маг он до сих пор был никакой, стрельба в цель из огнестрельного оружия удавалась ему гораздо лучше, чем манипулирование нематериальными сущностями.
Однако получилось. Опять же, как в трамвае, протолкался локтями к передней площадке, спрыгнул на тротуар. На Гоголевском бульваре. Сразу — много воздуха, простор и чувство облегчения.
Напротив сидел он сам, очень похожий, совершал беспорядочные мелкие движения плечами и конечностями. Антон приспосабливался к новой оболочке.
— Ну и как? — хрипловато спросил Шульгин. — Голосовые связки Юрия тоже не слишком слушались. Раньше так не случалось при «пересадках». Видимо, исходную личность он, по неопытности, загнал слишком уж глубоко, она уже и безусловными рефлексами не управляла.
— Пойдет. Немножко освоюсь, и можно отправляться дальше.
— Ну и давай. Мне тоже. Эта шкура в плечах жмет и под мышками режет. В Лондоне устроишься, сразу мне в Барселону звони. На телефон Главного советника. — Шульгин продиктовал основной номер и несколько других, по которым можно разыскать его через порученцев.
— Я к тебе своего человека переправлю, дипломата профессионального и личного друга Шестакова. Для связи с советским полпредством. Эти контакты тебе очень пригодятся. А с деньгами как думаешь определиться?
— Единственное, что нас с тобой заботить не должно. Потерпи недельку, и сможешь распоряжаться активами чуть не всей английской банковской системы. Уж этому я за последние сто лет научился. А ты еще о леди Спенсер забыл. У нее с финансами тоже все в порядке.
— О ней я и хотел перемолвиться. Ты с ней в эти, тридцатые годы пересекался?
— Да нет, обходились как-то. До того, как Ирина обратилась к Новикову, а я, в свою очередь, к Воронцову, мы с агграми считали хорошим тоном друг с другом не контактировать. Вообще делать вид, что не подозреваем о взаимном существовании. Да и словечко «аггры» пришлось ввести в обращение только по настоятельной просьбе Воронцова. У него поразительная страсть к конкретике.
— Специальность такая, — вставил Сашка.
— Кто спорит. На удивление — прижилось.
— А теперь встретишься с ней с таким запасом сюрпризов в кармане, что сделаешь ее одной левой. Не считая прочего, она — из тридцать восьмого, ты — из восемьдесят четвертого этого мира. Уже капитальный выигрыш по очкам, а остальное! Да просто перескажешь ей содержание письма от Сильвии-24 к этой — и готово.
— Саш, в таких делах я и сам разберусь, ты допускаешь?
— Что ты, что ты! Да разве я когда сомневался? Мы пацаны сопливые были, а ты полубог, нисходящий с небес. Кстати, напомни, Прометей кем числился, полубогом или титаном? Что-то я мифологию подзабыл…
— Титаном. Прочую иронию оставляю за кадром. Спишем на твою перевозбужденность от резкого изменения обстановки.
Сашке вдруг стало стыдно. На самом деле, не стоило бы пинать упавшего бойца. А что он слегка «раздул ноздри», так вот это как раз простительно и объяснимо.
— Не бери в голову. Это тоже не совсем я, это Юрий Еx profundum
[13]
высунулся. Ему тоже интересно поучаствовать.
Дальше говорили о делах исключительно практических, в ходе обоюдного инструктажа придумали несколько весьма забавных и неожиданных ходов.
Тут надо заметить, оба пребывали в состоянии не переживаемой никогда ранее эйфории и в то же время — глубокого стресса, вызванного той же самой и некоторыми посторонними причинами.
— Закончили? Тогда сосредоточься, друг мой, и полетели. Куда прикажете? На Пикадилли-сиркус, в Сохо или сразу на порог особняка леди Спенсер? Куда ты меня отправил.
— Давай-ка в Грин-парк. Я там по аллейкам прогуляюсь, в себя приду, в паб хороший загляну. Оттуда и до Бельгравии совсем недалеко. Костюмчик, правда, не совсем… Впрочем, по Лондону столько всякого отребья бродит, что никто внимания не обратит. А к моменту встречи с нашей клиенткой найду, во что переодеться. Отправляемся?
Сашка чуть было не совершил завершающего пасса руками, должного преобразовать ментальную формулу в межпространственный переход, и вдруг остановился.
— Подожди! Совсем забыл. Помнишь, отправляя меня к Сильвии, ты меня английским снабдил. Хорошим. До сих пор все удивляются. А испанским — можешь? В том же объеме. Чтоб изящней королевского наставника и грубее портового бродяги?
— В наших силах, Саша, уж это — в наших. Держи…
Все великолепие классического кастильского языка, весь объем написанных на нем литературных текстов, а также разнообразие жаргонов многочисленных социальных групп и страт взорвалось в сознании Шульгина подобно вакуумной бомбе. И мгновенно рассосалось по подобающим зонам мозговых полушарий. Что в долговременную память, что в оперативную. Необходимые сигналы достигли центров, управляющих артикуляцией языка, губ, щек, голосовых связок. Усилий при произнесении непривычных фонем не будет, акцента, несоответствующей смыслу мимики. Ни один тамошний профессор Хиггинс
[14]
не найдет в его речи ни малейшего повода для зацепки.
