– Ну, может, ей хочется ее потискать?
– Где потискать? В полете? Хочешь, я дам тебе собачку на обратную дорогу – потискаешь! Да она обледенела вся, как глыба! Ее на голову кому-нить сбросить – никакой бомбы не надо!
Ягун трещал так быстро, что Таня не успевала переваривать смысл его речи. Он был как словесный пулемет в болтательной войне. Таня поморщилась. В том другом мире так много никто не тарахтел. Его бы не поняли.
Играющий комментатор был наблюдателен.
– Эге! Да ты за лето отбилась от рук: разлюбила болтунов! Тебе теперь нравятся молчаливые роковые юноши, которые говорят в час по одному слову. Зато какие открываются возможности! Ты можешь разгадывать словесные ребусы, пытаясь понять, что он имел в виду. Например, он чихнет или почешется, а ты соображаешь – что это? Признание в любви? Тайное сердечное страдание? Робость влюбленного? Или просто звук от переполненности души впечатлениями?
– Уйди!
Ягун серьезно кивнул.
– О да, Таня! Раз ты прогоняешь, это действительно конец! Я ухожу! – сказал он и в самом деле ушел. Доводить Дурневых.
Дело доведения Дурневых до белого каления пошло так успешно, что уже через пять минут в Ягуна чем-то запустили. Через семь минут хлопнула дверь. Через десять минут самый добрый вампир схватился за шпагу. Через пятнадцать – послышался дробный хохот тети Нинели. Таня поняла, что арктические ледники потекли. Играющий комментатор подобрал отмычку к сердцу грозной гранд-дамы Рублевки.
Когда Таня пришла на кухню, Пипа и тетя Нинель кормили Баб-Ягуна блинчиками, а тот был так увлечен их поеданием, что даже не мог болтать. Вынужденное молчание его угнетало, и он частично компенсировал его, размахивая в воздухе рукой.
– У нас в Тибидохсе Пипу все любят! Особенно моя бабуся, потому что Пипа никогда не болеет, хоть в прорубь ее окунай! Оглоблей ее не убьешь! – сказал он с набитым ртом.
Тетя Нинель, считавшая свою дочку слабенькой и хилой, грозно нахмурилась. Ягун, с его способностью к подзеркаливанию, заметил свою ошибку и торопливо исправился:
– Ну конечно, на первый взгляд только не болеет! Зато если разболеется, то все, кранты! Туши свет! Очень необычный и ранимый организм! С одной стороны, крепкий, а с другой – стандартные лекарства на него не действуют!
Тетя Нинель согласно закивала и подложила Ягуну последние два блинчика, слегка подгоревшие и потому предназначавшиеся для Тани. Тем временем подобревший Герман Дурнев надумал сделаться тибидохским благодетелем.
– Надо что-нибудь передать академику Сарданапалу!.. В кои-то веки! Старается человек, вбивает в ваши головы знания!.. Халявий! Сбегай ко мне в кабинет! Там на полке с энциклопедиями – Нинель, без гримас, пожалуйста! – спрятана бутылка хорошего коньяка!
Халявий показал братику язык и утащился.
– Он ее не найдет. Он никогда ничего не находит! – сказала тетя Нинель.
В кабинете самого доброго депутата что-то обрушилось. Послышался печальный вскрик Халявия. У дяди Германа вытянулось лицо.
– Я ошибалась. На сей раз нашел! – сказала тетя Нинель, ехидно глядя на мужа.
После завтрака начались сборы. Под руководством Ягуна, заявившего, что ветра над городом дикие, а температура в верхних слоях атмосферы минус пятьдесят, на Пипу надели две шубы и три курточки, а щеки покрыли толстым слоем крема. Ягун предлагал сало, но от него Пипа с гневом отказалась.
– Очень мудро! Зачем измазюкивать то, что можно съесть? – одобрил играющий комментатор.
Настроение у него было отличное. Только что он выпросил у Дурнева новенький летный шлем, который дяде Герману презентовало начальство военной части, где самый добрый депутат в рамках конференции «Государство и армия» читал лекцию о высших моральных ценностях.
Затем Ягун занялся чемоданами Пипы, приготовленными для отправки в Тибидохс. На ручку каждого он тщательно привязал отдельный амулетик, потом отошел на пять шагов и выпустил зеленую искру.
– Почтальонум недогоняллум!
Чемоданы поднялись и, построившись журавлиным клином, дружно полетели в Тибидохс. Во главе клина летел реквизированный пузатый чемодан дяди Германа с ручкой и колесиками, который он брал с собой в зарубежные поездки. Замыкал клин смешной пакет из супермаркета с болтавшимся картонным ярлычком. В него тетя Нинель набила всякую непоместившуюся мелочь.
– Странный эффект! Когда отправляешь мелкие предметы, они начинают самоорганизовываться в зависимости от количества! – заметил Ягун. – К примеру, отправь я в Тибидохс мешок гороха, горошины летели бы осиным роем. А пошли я пять парковых скамеек, они выстроились бы цепочкой через равный интервал, причем самая сильная скамейка летела бы первой, рассекая другим воздух.
– А я на чем полечу? – спросила Пипа.
Ее полетное средство было выброшено еще в июле тетей Нинелью, когда она, в припадке благоустройства носясь по квартире, швыряла что попало в мусор. Пипы тогда не было дома. Вернувшись, Пипа устроила небольшую истерику. (Вы еще не забыли урагана, перебившего все незакрытые окна на западе Москвы и закрутившего узлом деревья во дворах?) Однако истерика истерикой, но лететь Пипе было действительно не на чем.
Хлопнув себя по лбу, Ягун сбросил рюкзак и достал нечто, смахивающее на старый серый халат.
– Ах да, Пипенция! Ты же мне писала! Вот он – саван-душитель из коллекции безумных артефактов джинна Абдуллы, которую он собирал вместе с Феофилом Гроттером. Позволяет летать вообще без ничего! Не забудь только завязать узел-контрольку, а то пару раз случалось, что долетал один саван, а остальное терялось по пути.
– Саван-душитель? – медленно переспросила Пипа.
Ягун дернул себя за правое ухо.
– Ну понимаешь, тут уж как повезет. Надо смотреть по цвету кистей. Перед тем, как обвить шею, они становятся багровыми. В этот момент нужно крепко их держать.
Минуты две Пипа сопела, потом мрачно сказала:
– Ну давай сюда свой халатик! Не пешком же топать!
Пока Пипа облачалась в саван и расправляла кисти, Таня успела собраться. Все ее вещи прекрасно уместились в футляр из-под контрабаса, опустевший, когда Таня достала инструмент, чтобы подготовить его к полету. Она стояла у открытого окна лоджии, с тревогой смотрела вниз и нервничала. Двор казался крошечным. Машины как букашки, люди как муравьи. Неужели ей придется забираться с ногами на край лоджии и делать шаг? А если контрабас ухнет вниз? Ведь сама она никогда на нем не летала – только ее двойник.
– Мамочка моя бабуся! Танька, ты бледно-зеленая! Высоты боишься? – весело крикнул Ягун.
– А что? Нельзя? – недовольно спросила Таня.
Ягун расхохотался.
– Тебе, королеве драконбола, грозе бабаев и драконов, можно все! В этом даже есть шарм!
«Гроза бабаев и драконов» затосковала, пытаясь нашарить в памяти хотя бы одно полетное заклинание. Но так и не нашарила. Видимо, та другая Таня Гроттер так срослась сердцем с полетами, что все, что их касалось, оказалось в запретной зоне личных воспоминаний. Лишь после больших усилий отыскался какой-то Труллис-запуллис.
