Тане показалось, что Бриарей начинает нетерпеливо поднимать… даже не палец… кулак. От кулака не увернешься. С ладони не спрыгнешь.
– Нет! Никакого добра я ей не желаю! – выпалила Таня и зажмурилась, ожидая сокрушительного удара.
Прошла секунда, а она все еще была жива. Таня осторожно открыла глаза. Сосна догорала. При вспышках смолистого пламени Таня увидела обращенные к ней добродушные лица.
– Ты не обма-ула! Тому, кто го-орит п-авду, все-да можно дове-ять! Ка-ая бы п-авда ни бы-а! Ты спа-ешь нашу п-ицу!
Таня показала пустую руку.
– Каким образом? У меня нет магического кольца! Я его потеряла!
Самой ей это казалось трагедией, однако на гекатонхейров это не произвело никакого впечатления. Они уже выбрали ее, дочь Софьи и Лео Гроттеров.
– Не ва-но! Раз по-еряла – зна-ит, должна была поте-ять. Мы да-им те-е пе-стень Эвмеда!
– Эвмед – это кто? Гномик?
Тибидохс затрясся, осыпая черепицу башен и вздрагивая подъемным мостом. Иронии титаны не понимали.
– Пе-стень Эвмеда по-ажет до-огу! При-отовься! Мы отп-авляем вас на се-ер, под Арха-гельск! Те-я и д-угого, ко-орого лю-ят п-ицы и з-ери!
– Как мы там окажемся?
– Ле-еть ни-уда не при-ется! Мы вас пере-есем! Не вол-уйся, у нас есть стихийная ма-ия! Мы будем дейст-овать осто-ожно! – успокоил ее Бриарей.
Тане стало тревожно. Стихийная магия и осторожность – понятия малосовместимые. Все равно, как если к тебе подбежит маниакальный санитар, пять минут назад закончивший медучилище, и пообещает, используя лопату, осторожно вытащить из глаза ресницу.
– Зачем куда-то переноситься? Разве сама птица не прилетает за полосатыми гусеницами? – брякнула она, не задумываясь, что такая осведомленность о привычках птицы может показаться титанам подозрительной.
Сразу три головы Бриарея наклонились к уху Тани. Лучше бы они этого не делали, потому что Таню едва не смело с ладони их шепотом.
– П-ица ти-анов давно не выле-ает за гусени-ами! О-а воо-ще не мо-ет уле-еть!
– Почему?
– Пти-а ти-анов сидит на гнезде! П-ица ти-анов мо-ет отло-ить одно яйцо раз в пять ты-яч лет! Яйцо о-ень уязви-о! Оно не мо-ет прохо-ить сквозь землю и не выдержи-ает огня! П-ица его никогда не бро-ит! Даже если ее будут пытаться убить! Защи-и ее, Та-я Гро!
Сосна погасла. Бриарей отбросил ее, как сгоревшую спичку. Таня услышала шипение: остатки дерева упали в воду.
– Приго-овься! Мы вас отправ-яем! – услышала она из темноты голос титана.
– Нас размажет! Грааль Гардарика! Блокировка на телепортацию!
– На-а сила древ-ее Гарда-ики! Приго-овься!
Что было дальше, Таня толком не могла описать. Кажется, все три гекатонхейра шагнули друг к другу и переплелись руками. Не было ни вспышек, ни семи радуг, ни мелькания. Вообще никаких особенных ощущений. Просто все вдруг исчезло.
Глава 19
Москва – Архангельск, седьмой вагон
Человек, много и без жалости к себе работавший, не жалевший себя или много страдавший, но не сломавшийся, на всю жизнь становится особенным. Его ни с кем не спутаешь. Он металл, побывавший в плавке и принявший определенную форму.
Самое страшное для металла – испугаться неминуемой боли плавки и на всю жизнь остаться простой железной рудой.
Сарданапал Черноморов (дневниковая запись)
Тудук-тук-тук…
Таня Гроттер осторожно открыла глаза. Щеку что-то кололо. Ага, перья! Она лежала на животе, лицом уткнувшись в продавленную подушку. Она перевела глаза выше. Взгляд споткнулся о поцарапанный край столика, о который кто-то открывал бутылки. Бряцала лежащая на столике ложка, качался недопитый чай в стакане.
Тудук-тук-тук…
Таня рывком села, готовясь защищаться. На нее никто не нападал. Она была в вагоне, который медленно полз куда-то. Стекло забрызгано грязью. С верхней полки свешивается чья-то рука. Пальцы с обкусанными ногтями. На среднем пальце – широкое кольцо с бороздкой для стекания неудавшихся искр.
Таня осторожно тронула эту руку. Рука была теплая. Она тронула ее чуть сильнее, и с полки свесилась голова Ваньки. На лбу у него была царапина. На носу еще одна. Кажется, кто-то пытался отгрызть ему нос, но немного не довел до конца своего похвального начинания.
– О! Проснулась! – обрадовался Ванька.
– Проснулась?
– Ты спала три часа! Я тебя не будил!
Нога в полосатом носке нашарила свободное пространство между чаем и ложкой. Ванька наступил на столик и ловко спрыгнул вниз.
– Как ты выжил? – спросила Таня.
– Меня не поделили! Поначалу на меня навалился очень толстый хмырь. Я засунул кулак ему в горло. Он начал давиться и не мог захлопнуть рот. Потом хмырей спугнули мертвяки, а мертвяков – Опухший Дядя. Это то же самое, что Синий Дядя, но немного побольше. Разика так в четыре и питается как раз мертвяками… Ну а затем меня очень кстати телепортировали! Только я так и не понял кто!
– Гекатонхейры! Они считают, что птице титанов угрожает опасность. Послали нас ее защищать! – объяснила Таня, размышляя, как велика древняя магия. Перенесли их через весь континент, да еще и попали точно в вагон, не размазав по пути!
Тудук-тук-тук… Протащилась деревушка с синими заборами.
Таня вытерла ладонью лоб.
Кроме Тани и Ваньки в купе был всего один пассажир. Деятельный, нервный в движениях мужчина с несимметричными залысинами, грустно читавший газету. Таня подумала про него, что вот человек, который дошел до края книжной премудрости, покачнулся и ухнул вниз. Жалкого крика никто не услышал.
Ванька сбегал к проводникам и вернулся с двумя стаканами в подстаканниках.
– Осторожно, кипяток! Вот два чая навязали… У тебя лопухоидные деньги есть?
Таня мотнула головой.
– Зачем они мне? Что за поезд, узнал?
– Москва – Архангельск, 7-й вагон.
– До Архангельска далеко?
– Часов десять… Мы до конца? – спросил Ванька.
– А я откуда знаю?
Таня тревожно оглянулась на мужчину с газетой. Тот не проявлял к их разговору интереса. Душа его бродила между газетных статей, послушно ужасаясь и радуясь там, где это предписывалось редакцией. Вскоре он свернул газету, положил ее на край стола, забрался на верхнюю полку и уснул.
Ванька выпил чай, отыскал в кармане пятирублевую монету и принялся терпеливо размножать ее клонирующим заклинанием. Вскоре к ним прикосолапил карапуз, сбежавший из соседнего купе от уснувшей мамочки. Карапуз соблюдал все ритуалы детского кокетства. Долго заглядывал из коридора и отворачивался, когда на него смотрели.
