— Ну и что?
— Ты представляешь себе, какая жизнь у тебя может быть
с ним?
Тану охватила грусть — за мать и за самое себя. Джин не
понимает главного в жизни и, вероятно, не понимала никогда. При всем том она
сумела дать дочери многое, и Тана чувствовала себя обязанной ей. Однако в дни
каникул девушка редко виделась с матерью. Не признаваясь ей в этом, она почти
каждый день встречалась с Гарри. Ее страшно разозлили сказанные Джин слова: «Ты
хоть понимаешь, кто он такой?» Как будто Тане есть до этого дело! Интересно,
сколько вокруг него людей, которые подходят к нему с такой меркой? Наверное,
это очень противно, когда тебя оценивают по твоей громкой фамилии.
Один раз она осторожно спросила Гарри об этом, когда они
отправились на пикник.
— Тебе это не претит, Гарри? Тебя не раздражают те
люди, которые ищут знакомства с тобой только потому, что ты Уинслоу? — Ей
казалось это ужасным, а он лишь пожал плечами. Они лежали на траве в
Общественном парке, и он грыз яблоко.
— Так уж устроены люди, Тэн. Когда они видят сильных
мира сего, это приводит их в восторженное состояние. Я уже насмотрелся на
окружение моего отца.
— Они его не раздражают? Гарри глядел на нее с улыбкой.
— Не думаю, чтобы его это трогало: он слишком
бесчувственный. Я вообще сомневаюсь, что он может испытывать эмоции.
Тана уставилась на него в немом изумлении.
— Неужели он в самом деле такой, каким ты его
представляешь?
— Такой. Даже еще хуже.
— Тогда почему ты другой? Он рассмеялся.
— Наверное, мне просто повезло. А может, я унаследовал
гены матери.
— Ты все еще помнишь ее? — Она спросила об этом
впервые; Гарри посмотрел куда-то мимо нее.
— Иногда… очень смутно… Я не уверен, Тэн. — Он
повернулся к ней. — Когда я был ребенком, я делал вид перед сверстниками,
приходившими поиграть со мной, что она жива — ушла в магазин или еще
куда-нибудь. Но они каждый раз меня разоблачали. Начинали спрашивать у родителей,
и те им открывали глаза. Меня считали чокнутым, но я не сдавался. Мне так
хотелось быть как все, хотя бы на несколько часов, и я начинал говорить, что
она куда-то вышла… или поднялась наверх, в свою комнату. — В его глазах
заблестели слезы, и он посмотрел на нее почти сердито. — Такая глупость —
тосковать по матери, которую никогда не знал!..
Тана отозвалась на его печаль всем сердцем.
— На твоем месте я поступила бы точно так же, —
мягко произнесла она.
Он промолчал, взор его блуждал где-то далеко. Но позднее,
когда они гуляли по парку и говорили совсем о другом: о Фримене Блейке, о
Шарон, о занятиях Таны в «Грин-Хиллз», Гарри вдруг взял ее за руку и неожиданно
сказал:
— Спасибо тебе за те слова.
Она сразу поняла, какие слова он имеет в виду. С самой первой
их встречи между ними установилось полное взаимопонимание.
— Не за что. — Она сжала его руку, и они
продолжили свой путь.
Тана не переставала дивиться, почему ей так легко с ним. Он
не имел обыкновения на нее давить и больше не спрашивал, почему у нее нет
парня. Он принимал ее такой, как есть, и она была признательна ему за это и за
многое другое: за его веселость и юмор, постоянно заставлявшие ее смеяться. И
кроме того, было так чудесно знать, что рядом есть человек, разделяющий твои
мысли, твои взгляды на жизнь. В нем, точно в резонаторе, находило отклик все,
что было у нее на душе. Это его качество она оценила сполна по возвращении в
«Грин-Хиллз».
Когда они вновь повстречались с Шарон, ей показалось, что
подругу будто подменили. От прежней умеренности политических взглядов не
осталось и следа — она вдруг стала такой же неистовой, как и ее мать. Тана не
верила своим ушам. Наконец она не выдержала и закричала на Шарон:
— Ради всего святого, Шар! Я тебя не узнаю! За эти два
дня после твоего возвращения наша комната превратилась в политическое
ристалище. Прекрати митинговать, подружка, и скажи мне наконец, что произошло.
Шарон вдруг села и уставила глаза в одну точку; из них
градом покатились слезы. Она наклонила голову, плечи ее затряслись от
сдерживаемых рыданий. Тана не знала, что и подумать. Ясно было одно: с ее
подругой случилось нечто ужасное. Она обняла Шарон и начала ее утешать. Прошло
не менее получаса, прежде чем девушка смогла заговорить. Тана слушала, и сердце
ее разрывалось от жалости.
— Они убили Дика… в Страстную субботу… они убили его,
Тэн!.. Ему было пятнадцать лет… они его повесили. — Тане чуть не сделалось
плохо. Этого не может быть! Такого еще не бывало с теми людьми, кого она
знала, — ни с черными, ни с кем другим. Однако она видела по лицу Шарон,
что это правда. Вечером того дня ей позвонил Гарри, и она со слезами рассказала
ему об этом.
— О боже! Я что-то такое слышал в университете.
Говорили, что убит сын видного негра, но я не врубился… Так это был брат Шарон,
еще совсем мальчик…
— Да. — На сердце у Таны лежала свинцовая тяжесть.
Когда через несколько дней позвонила Джин, она сразу уловила ее настроение.
— Что случилось, солнышко? Ты поссорилась с
Гарри? — Мать теперь избрала новую тактику, делая вид, что у дочери с ним
роман. Она надеялась навести Тану на эту мысль, но та нетерпеливо ее оборвала:
— Умер брат моей подруги по комнате.
— Какая страшная потеря! — ужаснулась Джин. —
Несчастный случай?
Тана помолчала, обдумывая, что ей можно ответить: «Нет, мам,
его повесили… Ты знаешь, он был черный». Вместо этого она сказала:
— Вроде того. — Собственно говоря, смерть всегда
несчастный случай. Разве ее кто-нибудь ждет?
— Передай ей мои соболезнования. Это та самая подруга,
у которой ты гостила в День Благодарения?
— Да. — Голос Таны звучал еле слышно.
— Какой ужас!
Тана была не в состоянии продолжать этот разговор.
— Мне надо идти, мам.
— Позвони мне через несколько дней.
— Постараюсь. — Она нажала на рычаг и повесила
трубку. Ей ни с кем не хотелось говорить, однако с Шарон они снова проговорили
допоздна.
Жизнь подруги теперь кардинально изменилась. Она даже вошла
в контакт с местным темнокожим священником и начала помогать ему организовывать
акции ненасильственного протеста в выходные дни, оставшиеся до наступления лета.
— Ты уверена, что тебе надо это делать, Шар? Та сердито
на нее посмотрела.
— А разве у меня есть выбор? Я этого не думаю. —
Теперь ее душа была охвачена гневом, который нельзя сдержать; в ее крови
полыхал пожар, который не могла затушить никакая любовь. Убили мальчика, с
которым она вместе росла. — Дик был такой живчик, как веретено. — Она
улыбнулась сквозь слезы. Подруги лежали в темноте и разговаривали. — Он
был очень похож на маму, и вот…
