«Он мертв… как все остальные, как мама и отец, как Руфь… он
ушел, ушел навсегда… я больше никогда его не увижу…» Джин рыдала, точно малое
дитя, на сердце у нее была неимоверная тяжесть, какую ей не доводилось испытать
даже на похоронах родных.
— Успокойся, милая, все будет хорошо, — говорили
соседки, заведомо зная, что не будет, ничего больше не будет для нее без ее
бедного Энди…
Немного погодя все разошлись, кроме Элен Вайсман: ей не
нравился неподвижный взгляд молодой женщины, застывшая поза, внезапные
истеричные рыдания. Элен провела с ней весь день и только к вечеру отлучилась
ненадолго к себе. Вдруг она услыхала ужасающие стоны и поспешила спуститься
обратно. Войдя через незапертую дверь, она позвонила врачу, наблюдающему Джин:
тот уже закончил прием и собирался уходить. Доктор просил миссис Вайсман
передать Джин его соболезнования и предупредил, что в результате потрясения у
нее могут начаться преждевременные роды. Старая женщина и сама заподозрила это,
когда заметила, что Джин то и дело давит на поясницу кулаками. Она беспокойно
металась по своей квартирке, будто та вдруг сделалась мала для нее. Окружающий
мир словно заколебался, готовый рухнуть, а бежать было некуда. От ее мужа не
осталось ничего, даже мертвого тела, чтобы послать домой… Только память о
высоком, красивом блондине да еще дитя в ее чреве.
— Как ты себя чувствуешь? — Элен Вайсман прожила в
Америке сорок лет и все же не избавилась от сильного немецкого акцента. Мудрая
и добрая женщина искренне сочувствовала Джин. Тридцать лет назад она потеряла
мужа и больше не вышла замуж. В Нью-Йорке у нее было трое детей, которые
навещали ее время от времени — главным образом затем, чтобы подкинуть ей
очередного ребенка, которому нужна была нянька. Еще один сын жил в Чикаго, где
имел приличную работу.
— У тебя схватки? — Она испытующе посмотрела в
лицо Джин, но та отрицательно замотала головой. После кошмарного дня у нее
болело все, однако как раз в области живота острых болей не ощущалось. Было
непонятно, что с ней происходит: везде болит, всю жжет, она не находит себе
места. Когда боль сосредоточилась в пояснице, Джин изогнулась дугой — так ей
было как будто легче.
— Со мной все в порядке, миссис Вайсман. Идите,
ложитесь, — голос Джин сел от беспрестанных рыданий. Она взглянула на
кухонные часы и отметила, что прошло пятнадцать часов с момента получения
злополучной телеграммы… Пятнадцать часов, а ей показалось — пятнадцать лет…
тысяча лет. Она снова заходила по комнате.
Элен Вайсман не спускала с нее глаз.
— Хочешь, пойдем погуляем?
Джин отрицательно покачала головой. Даже сейчас, в
одиннадцать часов вечера, было слишком жарко для прогулок — ее жгло как огнем.
— Пожалуй, мне надо выпить чего-нибудь холодного. Она
достала из холодильника кувшин с лимонадом, налила в стакан и выпила. Он
показался вкусным, однако ее сразу затошнило. Джин кинулась в туалет, и ее
вырвало; приступы тошноты все накатывали и накатывали на нее, хотя рвать ей
было уже нечем.
— Тебе надо прилечь, — сказала миссис Вайсман.
Джин послушалась, но лежать было еще хуже, чем сидеть. Она попробовала
вернуться в старое зеленое кресло, но уже через несколько минут почувствовала,
что ей в нем неудобно. У нее ныла поясница, болезненно тянуло живот.
В полночь Элен Вайсман ушла, взяв с Джин обещание позвать ее
в случае необходимости. Джин выключила свет и присела в замолкшей квартире, в
полном одиночестве, предаваясь мыслям о муже, о своем Энди. Зеленоглазый, с
белокурыми волосами, звезда легкой атлетики, неукротимый футболист… ее первая и
единственная любовь. Джин влюбилась в него по самые уши с первого взгляда… В ту
самую минуту, как она подумала об этом, нестерпимая боль пронзила ее насквозь,
от живота до спины, потом еще и еще… Схватки повторялись одна за другой, не
давая ей продышаться. Джин встала, шатаясь от слабости и дурноты, и кое-как
добралась до туалета. Почти целый час она простояла там, уцепившись за
раковину; режущая боль разрывала ее на части, позывы к рвоте выворачивали
наизнанку. Измученная, теряющая сознание, она начала кричать и звать Энди. Тут
и нашла ее Элен Вайсман: в половине второго ночи миссис решила еще раз
наведаться к соседке, прежде чем лечь спать. В ту душную ночь мало кому удавалось
заснуть, поэтому старая женщина долго не ложилась. Она возблагодарила за это
господа, когда увидела, в каком плачевном состоянии находится Джин. Поднявшись
к себе, миссис Вайсман позвонила врачу и в полицию. Ей обещали прислать
«Скорую» без промедления. Переодевшись в чистое ситцевое платье, Элен взяла
свою сумочку и, как была в домашних туфлях, поспешила спуститься к Джин. Едва
успев накинуть на плечи роженицы купальный халат, она услыхала звуки сирены.
Джин, похоже, не слышала ничего: ее мучила тошнота, она жалобно стонала, миссис
Вайсман пыталась в меру сил облегчить ее страдания. Джин корчилась от болей и
звала Энди. Вскоре после того, как ее доставили в «Нью-Йорк госпитал», начались
роды — показалась головка ребенка. Акушерки поспешно увезли роженицу на
каталке, не успев оказать ей никакой помощи. Скоро она разрешилась маленькой,
но здоровой девочкой, с черными как смоль волосами и крепко сжатыми кулачками.
Девочка, весившая пять фунтов с четвертью, громко кричала, оповещая о своем
появлении на свет. Примерно через час Элен Вайсман попросила разрешения
взглянуть на них, Джин к тому времени дали успокоительное, ребенок тоже
спокойно спал.
Элен вернулась домой. Из головы у нее не шла Джин Робертc,
овдовевшая в двадцать два года. Бедняжку ждет одинокая жизнь с ребенком на
руках, которого ей придется воспитывать без мужа. Элен смахнула слезы с
морщинистых щек. Было уже половина пятого, и мимо окон доходного дома
прогромыхал ранний поезд надземки. Старая женщина знала, сколько требуется
самозабвенной любви, чтобы вырастить ребенка в одиночку. Эта любовь сродни
любви к богу, самоотверженной преданности святого отшельника. Только так можно
поднять дочь, которая никогда не будет знать отца.
Джин увидела новорожденную следующим утром, когда девочку
принесли кормить. Она взглянула на крохотное личико, на темные шелковистые
волосики, которые, по словам медсестры, должны были смениться, и материнским
инстинктом поняла, что ей предстоит сделать для дочери. Джин, однако, не
устрашилась: она сама желала этого. Это был ребенок Энди, последний его подарок
жене, и она будет хранить его, беречь пуще жизни. Она сделает все возможное,
чтобы их дочери было хорошо. Джин будет жить, дышать и работать ради нее одной,
готовая отдать за нее даже душу.
Когда маленький ротик, похожий на бутон розы, зачмокал и
потянул молоко из ее груди, Джин улыбнулась новому ощущению. Она с трудом
верила, что прошли всего одни сутки с тех пор, как ей сообщили о смерти Энди. В
палату вошла сестра, чтобы посмотреть, как они справляются. Судя по всему, мать
и дочь чувствовали себя хорошо. Для восьмимесячного ребенка девочка была
нормальной.
— Видать, у нее неплохой аппетит. — Сестра в белом
накрахмаленном халате и такой же шапочке посмотрела на мать и на дитя. — А
папа нас уже видел? — Никто ничего не знал, кроме Элен Вайсман.
