— Но почему? — не могла понять Джин. Возможно, в
чем-то она ошиблась. Наверное, это ее вина.
Тана покачала головой:
— Может быть, мне нужно что-то большее. Может быть, я
хочу, чтобы это было достижением моим, а не моего мужа. Не знаю, но мне
кажется, что я не могла бы быть счастлива, имей я все, что есть у Энн.
— Я думаю, что Гарри Уинслоу влюблен в тебя, голос
матери звучал мягко, но Тана не хотела вслушиваться в слова.
— Ты ошибаешься, мама. (Ну вот, опять начинается.) Мы
очень любим друг друга, нежно, по-дружески, но не влюблен он в меня, и я тоже
нет.
Тана хотела вовсе не этого. Он ей нужен как брат, как друг.
Объявили посадку на самолет. Джин кивнула и ничего не сказала.
Она предприняла последнюю попытку изменить решение Таны, но ничего не могла
предложить взамен: ни увлекательной жизни, ни мужчины, ни подарка, перед
которым нельзя устоять, — все равно ничто не заставило бы ее дочь
отказаться от своего пути. Тана взглянула в глаза матери, потом крепко обняла
ее и шепнула на ухо:
— Мам, я так хочу. Я уверена. Клянусь.
Попрощались. Тане казалось, будто она улетает в Африку.
Словно в другой мир, в другую жизнь, — в каком-то смысле так оно и было.
Мать горевала, разрывая сердце Таны. Джин не утирала слез, струящихся по щекам,
махала рукой. Поднимаясь на борт самолета, Тана крикнула:
— Я позвоню вечером!
— Но уже никогда не будет по-прежнему, — шептала
про себя Джин, глядя на закрывающиеся двери, на отъезжающий трап, на гигантскую
птицу, набиравшую разбег и наконец оторвавшуюся от земли. И долго-долго глядела
ей вслед, пока та не превратилась в сверкающую точку. Вышла на улицу, чувствуя
себя очень маленькой и очень одинокой, остановила такси и поехала назад в
контору, туда, где Артур Дарнинг нуждался в ее помощи.
Хоть кто-то пока еще нуждается в ней. Но она боялась
возвращаться домой сегодня. И так будет не только сегодня, а еще несколько лет.
Глава 8
Когда Тана вышла в аэропорту Окленда, он показался ей
маленьким и дружелюбным. Меньше, чем в Бостоне и Нью-Йорке, и гораздо больше
всего Йолана, где вообще не было аэропорта. Она взяла такси до студгородка
Беркли, загрузила весь свой багаж, получила ключ от своей комнаты (комнату
сняли специально для нее: это входило в стипендию), распаковала вещи и
огляделась: все было по-другому, новым и незнакомым. В этот прекрасный теплый
солнечный день люди в джинсах, свободных летящих рубашках — кто в чем —
выглядели такими спокойными. Так и мелькали шорты и футболки, сандалии, кеды,
кроссовки, тапочки, а то и босые ноги. «Еврейские принцессы» из Нью-Йорка в
своих дорогих шерстяных и кашемировых нарядах от Бергдорфа не маячили здесь, не
то что в Бостонском университете. Ходи в чем хочешь — так было принято, и можно
было встретить все что угодно, кроме опрятного костюмчика. И во всем
чувствовалось какое-то возбуждение.
Тана с приятным оживлением оглядывалась вокруг. Это
оживление не покинуло ее и тогда, когда началась учеба, и следующий месяц: она
радостно переходила из одного кабинета в другой, весело бежала домой и
погружалась в учебники до поздней ночи. Единственным местом, куда она еще
заходила, была библиотека. Ела она обычно у себя в комнате или на бегу. За этот
первый месяц она похудела на два с половиной килограмма, хотя в этом не было необходимости.
И одно только было хорошо в таком насыщенном расписании: она не тосковала по
Гарри так сильно, как ожидала. Три года они ходили буквально рука об руку, даже
когда учились в разных школах, и вот вдруг его нет рядом, хотя он и звонит в
свободные часы.
В этот день, пятого октября, она сидела у себя; в дверь
постучали и позвали к телефону. Она решила, что это опять мать, и ей очень не
хотелось спускаться. Завтра предстоял зачет по договорному праву, и по другому
предмету надо было написать реферат.
— Узнай, кто это. Можно ли перезвонить?
— Хорошо, сейчас, — дежурная ушла,
вернулась. — Это из Нью-Йорка.
«Опять матушка».
— Я позвоню сама.
— Он сказал, что это невозможно.
«Он? Гарри?» Тана улыбнулась. Для него она готова даже
отвлечься от учебы.
— Сейчас приду.
Она схватила с кресла смятые джинсы, натянула и побежала к
телефону, застегивая по дороге.
— Алло?
— Что, черт побери, ты делаешь? Развлекаешься на
четырнадцатом этаже с каким-нибудь парнишкой? Я уже целый час торчу здесь, Тэн.
Ее натренированное ухо уловило его раздражение и то, что он
пьян. Уж она-то хорошо его знала.
— Прости, пожалуйста. Я была у себя, читала. И вообще,
я думала, что это мама.
— Тебе не повезло.
Его голос звучал необычно серьезно.
— Ты в Нью-Йорке? — Тана улыбалась, она была счастлива
слышать его голос.
— Да-а.
— Я думала, ты до следующего месяца не вернешься.
— Я и не вернулся. Я приехал повидать своего дядю. По
всей видимости, он решил, что ему нужна моя помощь.
— Какого дядю? — Тана была в недоумении: Гарри
никогда о нем раньше не говорил.
— Мой Дядюшка Сэм. Помнишь, тот, на плакатах, в нелепом
красно-синем костюме, с длинной седой бородой?
Нет, он явно напился, и Тана рассмеялась было, но смех тут
же замер на ее губах. Он не шутил. О господи…
— Какого дьявола, что ты имеешь в виду?
— Меня призвали, Тэн.
— О, черт.
Она закрыла глаза. Да, повсюду только и было слышно:
Вьетнам… Вьетнам… У каждого было свое мнение по этому поводу… Задать им как
следует… Держаться от этого подальше… Вспомните, что произошло с французами…
Давай, вперед!.. Сиди дома… Жесткие меры… Война… Невозможно было разобраться в
том, что происходит, но, что бы это ни было, ничего хорошего оно не сулило.
— На кой черт ты приехал сюда? Почему ты не остался у
себя?
— Не хотел. Отец даже предложил отмазать меня, если
сможет, в чем я сомневаюсь: есть все-таки что-то, чего даже его деньги не
купят. Но это не в моем духе, Тэн. Не знаю, может быть, втайне я хотел попасть
туда и быть хоть чуточку полезным.
— Придурок. Господи, да ты даже хуже. Тебя могут убить.
Хоть это ты понимаешь? Гарри, возвращайся во Францию, — она уже кричала на
него, кричала на Гарри в Нью-Йорке, стоя в коридоре. — Почему, черт
побери, тебе не поехать в Канаду или не прострелить себе ногу… сделать
что-нибудь, не участвовать в этом. Сейчас ведь 1964-й, а не 1941 год. Не будь
таким благородным, ничего в этом нет благородного, ты, задница.
Возвращайся. — Глаза ее наполнились слезами, она боялась спросить о том,
что хотела узнать. Но надо. Она должна знать. — Куда тебя посылают?
