— Вы не знаете ли, где нейрохирургическое отделение?
Она кивнула, вдруг почувствовав себя маленькой и глупой, а
потом робко улыбнулась.
— Да, это вниз по коридору. — Она показала туда,
откуда пришла, и он улыбнулся тоже, но глаза его в этом не участвовали. Что-то
безнадежно печальное было в этом мужчине, словно он потерял то единственное, о
чем заботился. Так оно и было. Или почти так.
Тана терялась в догадках, что привело его сюда. Казалось, ему
около пятидесяти, хотя было в нем что-то мальчишеское, и, конечно, это был
самый потрясающий мужчина из всех, кого встречала Тана. Темные с проседью
волосы делали его еще более прекрасным. Он быстро прошел мимо нее, вниз по
коридору, и она поплелась за ним туда, откуда пришла, увидела, как он повернул
налево, к кабинету медсестер, от которых они все так зависели.
Потом ее мысли вернулись к Гарри, и она решила, что и самой
пора вернуться к нему. Хоть она и недолго отсутствовала, но он уже мог
проснуться, а ей надо рассказать ему, о чем она думала всю ночь, очень хочется
поделиться своими соображениями об их будущем. Говоря о том, что не позволит
ему сидеть сиднем, Тана была вполне серьезна. У него впереди целая жизнь. Две
медсестры, завидев ее, улыбнулись. На цыпочках Тана подошла к двери комнаты,
где лежал ее друг. Там все еще царил полумрак, да и солнце уже заходило, но она
сразу заметила, что Гарри проснулся. Он выглядел одурманенным лекарствами,
однако узнал Тану и не улыбнулся. Они смотрели друг другу в глаза, не отводя
взглядов. Она вдруг почувствовала что-то странное, что-то было не так, еще
хуже, чем с самого начала, если только это было возможно. Она обвела глазами
комнату, будто ища подсказки, и обнаружила: он стоял в углу — мрачный, красивый
человек с седыми волосами, в темно-синем костюме, — и Тана чуть не
подпрыгнула. Ей никогда не приходило в голову… И внезапно она осознала…
Гаррисон Уинслоу Третий, отец Гарри… наконец-то он появился.
— Привет, Тэн, — вид у Гарри был несчастный. До
прихода отца все было проще. Теперь же надо как-то справляться с ним и с его
горем. Так хорошо было с Таной, она всегда понимала его чувства. Не то что
отец.
— Как ты? — Пока они не обращали внимания на
старшего, как будто для начала заряжаясь силой друг от друга. Тана не знала
даже, что говорить.
— В порядке. — Но он вовсе не выглядел в порядке;
потом он перевел взгляд на хорошо одетого мужчину. — Отец, это Тана
Робертc, мой друг.
Уинслоу-старший почти ничего не сказал, только протянул
руку. Он смотрел на нее как на что-то неуместное, чужеродное. Его интересовало
в подробностях, как Гарри попал сюда. Накануне он прилетел в Лондон из Южной
Африки, получил телеграммы, давно ожидавшие его, и тут же вылетел в
Сан-Франциско, но до самого прибытия он толком не знал, что случилось. Он все
еще не мог оправиться от потрясения. Гарри только что, перед тем как вошла
Тана, сказал ему, что отныне на всю жизнь будет прикован к инвалидному креслу.
Все это он изложил быстро, не пытаясь щадить чувства отца или как-то смягчить
удар. Да он и не обязан быть добрым, так он считал. Это его ноги, и если они
больше не станут ему служить, то это только его проблема, ничья больше, значит,
и говорить об этом он может как ему заблагорассудится. Поэтому и не
церемонился.
— Тэн, это мой отец, Гаррисон Уинслоу, — в его
голосе зазвучали саркастические нотки, — Третий.
Ничто не изменилось между ними. Даже теперь. А отец его
казался огорченным.
— Может, вы хотите остаться вдвоем? — Тана
переводила взгляд с одного на другого, и было сразу видно, что Гарри не хочет,
а его отец предпочел бы именно это. — Пойду выпью чашку чаю. — Она
осторожно взглянула на Уинслоу-старшего. — Вам принести?
Он замялся, но потом кивнул:
— Да, премного благодарен.
Он улыбнулся, и невозможно было не заметить, как
обезоруживающе прекрасен этот мужчина, даже здесь, в больнице, в палате
собственного сына, придавленный грузом плохих вестей. Невероятная глубина синих
глаз, сила точеной линии подбородка, нежные и в то же время уверенные руки… В
этом человеке трудно было разглядеть того негодяя, каким его описывал Гарри, но
приходилось верить другу. И все-таки внезапные сомнения закрались в ее душу,
пока она не спеша ходила в кафе за чаем. Не прошло и получаса, как она
вернулась, размышляя, не стоит ли ей уйти сейчас и навестить Гарри завтра или
сегодня попозже. Да и учебу она забросила, надо наверстывать упущенное. Но,
войдя обратно в палату, она заметила в глазах Гарри настойчивое выражение,
словно он просил у нее спасения от своего отца; не ускользнуло это и от взгляда
медсестры, и, не зная, в чем причина расстройства пациента, она вскоре
попросила их обоих уйти. Тана наклонилась, чтобы поцеловать Гарри, и он шепнул:
— Возвращайся попозже… если сможешь…
— Ладно.
Она поцеловала его в щеку и сделала мысленную заметку
сначала позвонить медсестре. Но сегодня все же Сочельник, и ему, вероятно, не
хочется оставаться в одиночестве. Еще она подумала, уж не поспорил ли он с
отцом, который, оглянувшись через плечо на сына и тяжело вздохнув, вышел из
палаты вслед за Таной. Они шли по коридору, отец Гарри печально опустил голову,
будто разглядывая свои ослепительно начищенные туфли, и Тана боялась вымолвить
слово. К тому же она чувствовала себя совершенной неряхой в этих растоптанных
тапках и джинсах, но, идя сюда, она не ожидала встречи ни с кем, меньше всего с
легендарным Гаррисоном Уинслоу Третьим. Она вздрогнула, когда тот обратился к
ней:
— Как он, по-вашему? Тана судорожно вздохнула:
— Пока не знаю… еще рано судить… думаю, он до сих пор в
шоке.
Гаррисон Уинслоу кивнул. Он и сам был в шоке. Прежде чем
подняться к сыну, он поговорил с врачом и узнал, что абсолютно ничего нельзя
сделать. Нейрохирург пояснил, что спинной мозг Гарри настолько серьезно
поврежден, что он никогда больше не сможет ходить. Они сделали все, что могли,
в ближайшие полгода ему предстоит перенести еще несколько операций, и кое-что
оказалось не так уж плохо. Гарри описали его положение в общих чертах, но не
сообщили всего: пока было слишком рано что-либо утверждать. Лучше всего было
то, что он сможет, немного потренировавшись, заниматься любовью, так как этот
участок нервной системы все еще действовал — в определенных границах,
конечно, — и хотя он не будет испытывать всей полноты ощущений или
полностью контролировать себя, все же значительная часть чувствительности
сохранилась. «Он даже сможет завести семью», — добавил врач потрясенному
отцу. Понятно, что он никогда не будет ходить, танцевать, бегать или кататься
на лыжах… Слезы выступили на глазах отца при мысли об этом, и тут он вспомнил о
девушке, идущей рядом. Хорошенькая, он обратил на нее внимание сразу же, как
увидел ее в конце коридора, и отметил прелесть ее лица, большие зеленые глаза,
грациозность движений, а когда она вошла в палату Гарри, был просто изумлен.
— Вы с Гарри близкие друзья, не так ли? — Странно,
но Гарри никогда не говорил ему об этой девушке, впрочем, он никогда ни о чем
ему не рассказывал.
