Билли Дарнингу уже сравнялось двадцать лет, и он теперь
буйствовал еще больше, чем раньше, судя по тем письмам, которые присылали из
колледжа его отцу.
Прочитав их, Джин решила, что, вероятно, он все еще
переживает из-за смерти матери. Это была тяжелая утрата для всех, а ему было
всего шестнадцать лет, когда она умерла; как-никак переходный возраст, думала
сердобольная Джин Робертc, надеясь, что постепенно все уляжется.
— Между прочим, Билли устраивает вечеринку в будущую субботу.
Он проинформировал меня об этом и просил поставить в известность тебя.
Она улыбнулась.
— Я сейчас запишу. Какие-нибудь особые пожелания?
Артур усмехнулся: она знала их слишком хорошо.
— Оркестр, выпивка на две или три сотни гостей. Кстати,
передай приглашение Тане — это ее развлечет. Она может взять с собой одного из
своих друзей, который привезет и увезет ее в своей машине.
— Я ей скажу. Не сомневаюсь, что она будет в
восторге. — Джин говорила заведомую не правду: Тана ненавидела Билли всю
свою жизнь, однако мать заставляла ее быть с ним любезной при встречах. Теперь
им снова предстоял нелегкий разговор: после всего, что сделал для них Артур,
Тана обязана быть вежливой и принять приглашение, она не имеет права забывать о
его благодеяниях.
— Но если я не хочу! — Тана упрямо посмотрела на
мать, тогда как из ее комнаты разносились на всю квартиру оглушительные звуки
стереосистемы. Пол Анка с чувством исполнял популярную песню «Положи головку
мне на плечо» по меньшей мере уже в седьмой раз, приводя в исступление мать
девушки.
— С его стороны очень мило пригласить тебя, Тэн. Ты
можешь пойти хотя бы ненадолго. — Этот аргумент Джин использовала уже
повторно: она твердо решила на сей раз взять верх над дочерью. Нельзя
допустить, чтобы Тана показалась невежей.
— Что значит ненадолго? Час туда, час обратно. Кому это
нужно — ехать в такую даль из-за десяти минут? — Она нетерпеливо
перекинула через плечо длинные золотистые волосы. Тана знала, какой настойчивой
может быть ее кроткая мать, когда речь идет о Дарнингах. — Оставь это,
мам, я уже не ребенок! Почему я должна делать то, что мне не хочется? Почему ты
считаешь грубостью простой отказ? У меня могут быть свои планы на этот вечер.
Через две недели я уезжаю, мне хочется побыть со своими школьными друзьями.
Ведь мы с ними расстаемся, возможно, навсегда… — У нее был такой несчастный
вид, что Джин сказала с улыбкой:
— Мы обсудим это в другой раз.
Тана тихонько застонала: она хорошо знала, как проходят
такие обсуждения: мать будет стоять насмерть, если дело касается Билли, не
вызывающего у Таны ничего, кроме отвращения. А Энн была еще хуже брата:
чванливая, надменная, сноб до мозга костей. Несмотря на показную вежливость,
она не слишком-то стеснялась с Таной, которая догадывалась, что Энн ведет
распутный образ жизни: на прежних вечеринках брата она слишком много пила. С
Джин она говорила в снисходительной манере, что вызывало у Таны желание
надавать ей пощечин. Но она знала, что любой, даже слабый намек на ее истинные
чувства снова приведет к тяжелой стычке с матерью. Такое бывало уже не раз, и
сегодня Тана не была к этому расположена.
— Запомни раз и навсегда, мам: я туда не пойду.
— Но ведь до субботы еще целая неделя! Зачем принимать
решение именно сегодня?
— Я тебе уже сказала… — Зеленые глаза смотрели
непреклонно, в них зажглись недобрые огоньки. Джин знала, что в такие минуты ее
лучше не трогать.
— Что разморозить на обед? — спросила она дочь.
Зная ее испытанные тактические приемы, Тана решила поставить точку в их
разговоре, не откладывая его на потом. Она последовала за матерью на кухню.
— Я уже вынула из морозилки бифштекс для тебя, г меня к
обеду не жди — сегодня мы встречаемся с одноклассниками. — Она выглядела
немного смущенной: ей хотелось самостоятельности, и в то же время она не любила
оставлять Джин одну. Тана знала, как много дала ее мать, сколько принесла
жертв. Она слишком хорошо понимала, что всем обязана ей, а вовсе не Артуру
Дарнингу с его испорченными, эгоистичными, избалованными сверх всякой меры
детками. — Ты не возражаешь, мам? Я собираюсь не на свидание. — Голос
дочери звучал примирительно.
Джин обернулась и посмотрела на дочь: она казалась старше
своих восемнадцати лет. Их связывали особые отношения: они очень долго жили
одни, только мать и дочь; они делили горе и радость, плохое и хорошее; мать никогда
еще не подводила Тану, а та была разумной и послушной дочерью.
Джин улыбнулась ей в ответ.
— Я хочу, чтобы ты имела друзей и ходила на свидания,
моя радость. Завтра у тебя особенный день.
Назавтра они собирались пообедать в ресторане «21». Джин бывала
там не иначе как с Артуром, но по случаю выпуска Таны можно было позволить себе
некоторые излишества, и Джин решила, что ей нет нужды скаредничать. Она
получала несравнимо большее жалованье в «Дарнинг Интернэшнл», чем двенадцать
лет назад, когда работала в адвокатской фирме, но оставалась по-прежнему очень
бережливой и экономной. За восемнадцать лет, прошедших после гибели мужа, ей
пришлось многое пережить. Всю жизнь ее одолевали заботы — Энди Робертc в этом
отношении составлял ей полную противоположность. Тана походила скорее на отца:
веселая и озорная, она чаще смеялась и воспринимала жизнь легче, чем Джин. Но,
с другой стороны, и жить ей было легче: было кому любить и опекать ее. Жизнь
девушки складывалась более удачно, и мать нередко напоминала ей об этом.
Джин достала сковородку, чтобы приготовить себе бифштекс.
Тана ласково ей улыбнулась.
— Я с нетерпением жду завтрашнего вечера, мам. —
Она была тронута, узнав, что мать поведет ее в такой дорогой ресторан.
— Я тоже. Куда ты идешь сегодня?
— В «Деревню», на пиццу.
— Будь осторожна, — озабоченно сказала Джин. Она
всегда беспокоилась за дочь, куда бы та ни уходила.
— Я всегда осторожна, мам.
— Будут ли там мальчики, чтобы защитить тебя в случае необходимости? —
Джин невольно улыбнулась, спросив об этом: порой так трудно определить, откуда
исходит угроза, а откуда можно ожидать защиты; иногда то и другое неотделимы.
Прочитав ее мысли, Тана засмеялась:
— Будут. Можешь не волноваться.
— На то я и мать, чтобы волноваться.
— Ты у меня такая глупенькая, мам! Но я все равно тебя
люблю. — Обняв мать за плечи, Тана поцеловала ее и исчезла за дверью своей
комнаты, чтобы еще больше увеличить громкость музыки. Джин поморщилась. И вдруг
услышала, что Тана подпевает певцу — она уже выучила песенку наизусть. Наконец
она выключила плейер и вышла к матери в белом платье в черный горошек,
перетянутом черным лакированным ремнем, в черно-белых туфлях-лодочках. Джин
поразилась наступившей благословенной тишине и одновременно подумала, как тихо
станет в квартире после отъезда дочери в колледж — точно в могиле.
