– Природа отдыхает на детях гениев, – продолжал он, – мне не достался талант отца, я увлекся археологией. И, похоже, скоро сам стану мумией. М-да. Знаете, люди считают, что на пороге смерти человек думает о душе, но меня мучают сугубо материалистические мысли. Кому достанется родительская квартира? Давайте забудем о том, в какую сумму она оценивается риелторами.
– Восемь комнат в доме сталинской постройки с видом на Кремль потянут на многие миллионы евро, – предположила я.
– Верно, – согласился Бутров, – но зачем они мне? К гробу багажник не приделаешь, на тот свет сберкнижку не прихватишь. И меня мучает не финансовый вопрос, а исчезновение памяти. Не останется людей, которые знают, что вот в этом шкафу стоит прижизненное издание Пушкина «Сказки о царе Салтане». Я помню, как отец сажал меня на диван, доставал книгу и читал про белочку, которая грызет орешки с золотыми скорлупками и изумрудными ядрами. Понимаете? Том попадет в чужие руки, память о родителях умрет окончательно. Разнесутся по разным местам фигурки из белого бисквита, которые собрала мама, Третьяковка заберет картины, спрячет в запасник. Деньги ничто – память все. Папа перед кончиной сказал: «Мы повторяемся в детях – вот оно, наше истинное бессмертие; имея сына, я умираю спокойно». Увы, мне такой фразы не произнести. Простите великодушно, я заболтался. Слушаю вас, милая Танечка. По телефону вы предупредили, что посланы Любашей Добровой и хотите сообщить некую новость. Надеюсь, хорошую, я устал от оплеух. Но, простите, не понимаю, почему Люба прибегла к помощи посредника. Она вполне может сама мне все сказать, мы дружим не один год, между нами полнейшее доверие.
– У вас есть дочь, – выпалила я и испугалась.
Ну, Танюша, ты действуешь с деликатностью танцующего носорога. Разве можно так огорошить человека?
– Простите, любезная, – вздрогнул Алексей Николаевич. – Я не понял! Дочь? Чья?
Я перевела дух и постаралась как можно более подробно ввести археолога в курс дела.
В кабинете Бутрова я провела много времени. Профессор, бегая по комнате, заставлял меня повторять и повторять рассказ, потом закричал:
– Девочка больна! А я богат! Имею счет в банке! После смерти жены я не тратил гонорары от иностранных издательств! Готов оплатить Наденьке необходимое лечение. Боже! Боже! Я многократно видел девочку! Любочка частенько приводила ее на работу! Всегда считал ее дочь очаровательным ребенком! Но я и помыслить не мог! Надюша очень хорошо воспитана! Знаете, я один раз столкнулся с матерью мужа Любы и, помнится, испытал шок.
Алексей Николаевич замер, потом продолжил:
– Музею исполнилось сорок лет, мы устроили грандиознейший праздник, пригласили членов семей. Любочка привела Наденьку и свою свекровь, Анну Егоровну. Старуха мне не понравилась: мрачная, суровая, настоящая Кабаниха. К тому же еще и плохо воспитанная!
Профессор сел в кресло и вытянул ноги.
– У меня небольшой дефект ступни, не могу носить узкую кожаную обувь. Но в праздник пришлось отказаться от удобных замшевых мокасин.
Я изобразила на лице внимание. Моя задача выполнена, Бутров теперь знает, что у него есть дочь, можно уходить. Но удалиться, не дав Алексею Николаевичу выговориться, показалось мне неприличным. Я решила дождаться удобного момента и откланяться, а профессор все не мог остановиться.
Посреди праздника у него нестерпимо заломило ногу. Алексей Николаевич решил наплевать на приличия и пошел в свой кабинет, где в шкафу стояли любимые, хорошо разношенные мокасины.
Гости шумели в конференц-зале, Бутров на глазах у всех шел с улыбкой, но, едва свернул в коридор, куда не заглядывали посторонние, на лице его возникла гримаса боли, и он сбросил обувь, двинулся в свой кабинет в носках, держа ботинки в руках. Прихрамывая, Алексей Николаевич добрался до кабинета, схватился за ручку двери и услышал противный голос:
– В вашем музее принято разгуливать босиком?
Профессор обернулся и увидел Анну Егоровну, свекровь Любы.
От смущения и неожиданности ученый сказал правду:
– Палец на ноге выкручивает, нет сил терпеть.
– Давайте посмотрю, – предложила пожилая дама и, видя откровенное изумление на лице заведующего отделом, уточнила: – Я врач, правда не ортопед, но вдруг чего посоветую.
– Спасибо, – поспешил отказаться профессор. – Я знаю корень проблемы. На одном из пальцев левой ступни у меня отсутствует серединный сустав. Генетическая аномалия. С ней ничего поделать нельзя. Не надо модничать, и не будет беды. Мне следовало с утра надеть, как обычно, мокасины, а не разгуливать франтом в лаковых туфлях. Сейчас сменю обувь, и боль утихнет.
Бутров наивно полагал, что после его слов Анна Егоровна уйдет, но старуха повела себя крайне нагло.
– Сустав? – воскликнула она, без приглашения следуя за Бутровым в его кабинет. – Интересно. Садитесь на стул, снимайте носок!
Алексей Николаевич всегда теряется, столкнувшись с человеком, который ведет себя, словно боевая машина пехоты на лужайке с маргаритками. Анна Егоровна воспользовалась его замешательством, буквально стянула с него носок, без всякой брезгливости ощупала палец и сказала оторопевшему профессору:
– Действительно. В вашей беде повинна генетика. Кто в семье страдал похожей аномалией?
– Мама, – обронил археолог.
– М-да, оригинально, – заявила Анна Егоровна и ушла, так ничего и не посоветовав.
Глава 17
– Представляете культурный уровень дамы? – запоздало возмущался сейчас Алексей Николаевич. – Я пожалел Любочку, с такой свекровью сложно договориться. И потом удивился, как ей удалось победить в девочке генетику Анны Егоровны. К сожалению, хамство живуче, его не вытравить из ребенка, у которого мерзкая бабка. Уж извините за признание, но я испытал облегчение, узнав после праздника, что Анна Егоровна скончалась.
Я почему-то ощутила беспокойство.
– Мне казалось, что Анна Егоровна была милой. И Люба уверяла, будто свекровь дружила с ее мамой. Поэтому и состоялся брак Казаковой. Матери чуть ли не силой поженили детей.
Алексей Николаевич хмыкнул:
– Ну на словах Анна была слаще патоки. Безостановочно твердила: «Ах, мой внучек, он так заболел». Вот только вскоре Любе стало понятно: бабушка решила использовать трагическую ситуацию с внучком, чтобы получить от окружающих огромную дозу сочувствия и сострадания. Люба внешне держалась спокойно, на второй день после похорон Сережи вышла на работу, а когда я сказал ей: «Ступай домой, нет необходимости здесь торчать!» – она ответила: «Жизнь должна продолжаться. У меня есть Надюша и Ваня, на руках Анна Егоровна. У нас за всех бабушка скорбит».
И рассказала мне о поведении старухи, но в курсе был лишь я. Люба пресекла все попытки коллег выказать ей сочувствие, она молча выслушивала фразу «Прими соболезнования» и отвечала:
– Благодарю, но давай не возвращаться к этой теме. Домашние проблемы надо оставлять в семье, незачем их тащить на работу, под каждой крышей свои мыши.
