Он умолк, ибо мистер Левендер вытянулся и одеревенел, словно
собираясь произнести речь перед палатой лордов.
- Я не нахожу здесь ничего общего с преследованием свободы
совести! воскликнул он. - Дело гораздо проще. Бремя обороны отечества ложится
равно на каждого гражданина. Я не знаю и знать не хочу ни того, что сулили вам
судьи, ни того, при каких обстоятельствах был принят закон о всеобщей воинской
повинности, И вы либо пойдете в армию, либо отправитесь в тюрьму. Я простой
англичанин и выражаю взгляды моих простых соотечественников.
Молодой человек, раскачивавшийся на стуле, постучал по столу
рукояткой ножа.
- Давай, давай! - пробормотал он.
- И позвольте мне сказать вам вот еще что, - продолжал
мистер Левендер: - Вы не имеете никакого права подносить ко рту хотя бы кусочек
хлеба, коль скоро вы не готовы отдать за него жизнь. И если бы гунны пришли
сюда завтра, я пальцем бы не пошевелил, чтобы оградить вас от участи, которая
вас, несомненно, постигла бы.
В пылу спора голоса их сделались столь громкими, что
обеспокоенная служанка отправилась в бар и сообщила собравшемуся там обществу,
что человек, уклоняющийся от воинской повинности, съел все, что было в доме, и
сейчас "бушует" в закусочной. Услышав это донесение, общество - оно
состояло из четырех коммивояжеров, изрядно уже подвыпивших, - вооружилось тем,
что было под рукою, а именно четырьмя сифонами, построилось в две шеренги и выступило
в направлении закусочной. Сразу же поняв по седым волосам и благородным речам
мистера Левендера, что он не может уклоняться от воинской повинности, они с
четырех сторон подступили к ничего не подозревавшему молодому человеку и начали
беспощадно опрыскивать его содовой водой. Ослепленный и вымокший, бедный
молодой человек тщетно пытался прорвать окружение, но каждый раз новая струя в
лицо возвращала его на место. Видя его страдания и слыша грубый смех его
полупьяных мучителей, мистер Левендер испытал мгновение обостреннейшей борьбы
между своими принципами и присущим ему благородством. Затем, едва ли сознавая,
что делает, он схватил обглоданную рульку, замахнулся ею на коммивояжеров и
громко закричал:
- Остановитесь! Не мучьте этого юношу! Вас четверо, а он один.
Перестаньте, вы настоящие гунны!
Коммивояжеры, тем не менее, продолжали гоготать, и
разъяренный мистер Левендер нанес одному из них удар рулькой по чувствительному
месту на локте, отчего ударенный взвыл и завертелся волчком. Другой коммивояжер
немедленно отомстил за приятеля, направив струю содовой в левый глаз мистера
Левендера, отчего он в бешенстве атаковал всех четырех, размахивая рулькой, как
палицей. И если бы Блинк и служанка не ухватили его за фалды, он мог бы
серьезно изувечить своих противников. Как раз в этот момент Джо Петти,
привлеченный шумом и криками, появился в дверях и, подбежав к хозяину, схватил
его на руки и вынес из комнаты, причем тот, не переставая, размахивал рулькой и
болтал ногами. Опустив его в машину, Джо быстро уселся на свое место и поехал
прочь. Прошло минуты две или три, прежде чем мистер Левендер пришел в себя и
осознал, что произошло. И тогда, отбросив рульку, он откинулся в отчаянии на
спинку и уткнул подбородок в грудь.
"Что я наделал! - Эта мысль не оставляла его. - Что я
наделал! Поднял кость в защиту человека, уклоняющегося от военной службы; я был
на стороне того, кто изменил великой цели! О боже! Я, конечно же, не
общественный деятель!"
Изможденный, опустошенный, подавленный, он был вместе с
Блинк, уснувшей у его йог, доставлен домой, в Хемпстед.
Глава 10
Видит сон и встречает прекрасное видение
Обычно воздержанный в еде, мистер Левендер этим вечером был
так голоден, что не мог оторваться от омара, поданного миссис Петти, до тех
пор, пока на тарелке перед ним не осталась одна скорлупа. Поскольку принципы не
позволяли ему облегчить душу ничем, кроме лимонада, он лег спать, испытывая
известную тяжесть, и, утомленный треволнениями дня, вскоре впал в тяжелое
забытье, которое на рассвете было нарушено сном исключительной живости. Он
увидел себя одетым в хаки с панцирем из газет с речами, которые он должен был
произнести перед солдатами на фронте. Он мчался на крылатом танке по
опустошенным войной местностям, о которых он так часто читал в ежедневных
газетах и которые мучительный сон изобразил гораздо ярче, чем прекраснейшие
слова передовиц. Вдруг танк перевернулся, и мистер Левендер вывалился в болото,
которое озаряли бесчисленные осветительные снаряды, то и дело пролетавшие над
головой. В трясине были сотни и тысячи людей, провалившихся, как и он, по пояс
и отчаянно махавших руками.
"Вероятно, это солдаты, которым я должен сказать
речь", - подумал мистер Левендер и оторвал от панциря газетный лист, но не
успел он произнести и слова, как газета вдруг растворилась в воздухе; и он
срывал с себя газету за газетой, надеясь найти речь, которая оказалась бы настолько
прочной, что ее можно было бы произнести. Наконец обрывок газеты удержался в
его руке, и тогда он громогласно воскликнул:
- Герои!
Но при этом слове люди со стоном пошли ко дну, и по трясине
забулькали радужные от мерцания осветительных снарядов пузыри. В этот момент
один из снарядов, разорвавшись над его головой, превратился в большую яркую
луну, и мистер Левендер с изумлением обнаружил, что пузыри были не пузыри, а
сидящие на залитой лунным светом трясине бабочки, трепетавшие багровыми крылами
и смотревшие на него тысячью крохотных человеческих лиц.
- Кто вы? - закричал он. - Кто вы?
Бабочки сложили крылья, и у каждой на лице появилось
выражение столь грустное и взыскующее, что слезы мистера Левендера так и
хлынули на газетный панцирь.
- Мы убитые, - Донесся до него шепот. И внезапно они
взлетели стаями, на лету ударяя его крылами по лицу.
Мистер Левендер проснулся. Он сидел на полу посреди комнаты,
свет падал на него сквозь щель в занавесках, а Блинк слизывала слезы,
струившиеся по его щекам.
- Блинк, - сказал он, - я видел страшный сон.
И все еще ощущая на груди своей тяжесть, тяжесть многих
непроизнесенных речей, он не решился снова лечь в постель; кое-как одевшись, он
осторожно спустился вниз и вышел на улицу. Он шагал со своей Блинк навстречу
подымавшемуся солнцу, один в серебристом свете хемпстедского утра, глубоко
задумавшись о своем необычном сне.
"Вероятно, я не приобрел еще того блаженного
спокойствия, без которого немыслим успех оратора, - размышлял он. - В этом, без
сомнения, и заключается разгадка моего сна. Тяжесть на груди и тщетные попытки
сорвать с себя газеты, которые тотчас же растворялись в воздухе, можно
объяснить подсознательным признанием этого моего недостатка. Мне не хватает
самодовольства, необходимого оратору при любых обстоятельствах, и той
счастливой самоуверенности, которая так неотразима в письменных и устных
высказываниях великих людей. Тем не менее мой недостаток можно исправить
практикой!"
