- Я чувствую, - сурово продолжал он, - что невоздержанность
в речах и поступках пагубна для моей страны, и, испытав это на себе, я сейчас
хочу своим огненным примером указать средство от болезни, которая подтачивает
организм и угрожает рассудку моих соотечественников и превращает их во
второстепенную расу духовных алкоголиков. Ох!
Признаюсь, что в это мгновение слезы выступили у меня на
глазах, ибо редко приходилось мне быть свидетелем зрелища более возвышенного,
нежели медленное самосожжение патриота во имя родины. Зрелище это обладало
странной, устрашающей привлекательностью, и ни за что на свете я не мог бы
оторваться от него. Я впервые до конца оценил силу воли и героизм рода
человеческого и, осознав это, возрадовался, что принадлежу к тому же славному
народу, как и этот герой, вылепленный из столь прочной человеческой глины, что
ни одна слеза не сбежала по его щекам, дабы угасить пламена, поднимавшиеся
вкруг него выше и выше. На востоке полыхала заря; я знал, что человечество вступает
в великий день, и, внимательно следя за обугливавшимся на моих глазах героем, я
от всего сердца возблагодарил небеса, что мне суждено было стать свидетелем
этой минуты. И тогда он громко воскликнул:
- Призываю Аврору в свидетели: я умер не дрогнув, поражая
пылающим копьем то злоупотребление доверием, которое лишило меня рассудка! - И
я увидел, что горящей рукой он сжимает пылающее копье из свернутых в трубку
газет.
- Аврора! - снова воскликнул он и с этим загадочным словом
на устах был поглощен высоким столпом алчного пламени.
Это было едва ли не самое потрясающее зрелище, какое я
когда-либо видел".
Закончив интервью, взволновавшее его достоверностью и
богатством живых подробностей, и надписав на нем "Срочно. Для
прессы", мистер Левендер почувствовал, что его пробирает озноб. Это был
тот рассветный час, когда дрожь пробегает по всему миру; дрожа и почти радуясь
предстоящему, мистер Левендер с горящей свечой в руке прокрался к своему
погребальному костру, подымавшемуся на высоту пяти футов посреди тусклой темной
лужайки, которая точно начинала зеленеть в лучах занимавшегося дня. Он дважды
обошел вокруг своего сооружения и уложил ступеньками четыре толстенных тома
истории войны, затем опустился на колени, наклонил свечу, ровно горевшую в
утреннем затишье, и поджег статью в воскресной газете. Сделав это, он глубоко
вздохнул, вернулся к книжным ступенькам и, с трудом сохраняя равновесие,
вскарабкался наверх, уселся там, свесив ноги и не сводя глаз с окна Авроры. Так
он просидел минут десять, пока наконец не понял, что под ним ничего не
происходит; тогда он слез вниз и заглянул в углубление, где была подожженная
газета. При ярком уже свете небес он увидел, что огонь погас на словах:
"Сцена теперь готова для последнего акта этой колоссальной всемирной драмы".
И решив, что провидение хочет этой ободряющей фразой вернуть ему присутствие
духа, он подумал: "Этим утром я тоже творю историю". И он снова
поджег газету и, опустившись на четвереньки, стал мужественно раздувать огонь.
А в это время юная леди из соседней крепости встала с
постели и подошла к окну поглядеть, как солнце всходит над Парламентским
холмом. Почувствовав запах горящей бумаги, она поглядела вниз и увидела мистера
Левендера за раздуванием огня.
"Что еще выдумал этот несчастный? - подумала она. - Это
уже просто невыносимо!" Она сунула ноги в туфли, накинула голубой халат и,
спрятавшись за занавеской, стала ждать, что будет дальше.
Мистер Левендер отполз от разгоревшегося пламени, но
продолжал стоять на коленях, вероятно, желая убедиться, всерьез ли огонь
занялся. Потом он встал и, к величайшему изумлению юной леди, взобрался на гору
книг и газет. Сначала она следила за ним с жадным любопытством: уж очень
смехотворна была эта фигурка, увенчанная взъерошенной седой шевелюрой, уж очень
забавна была страстная тоска на его исхудалом скуластом лице, обращенном к ее
спальне. Но скоро она с беспокойством обнаружила, что огонь под ним разгорается
не на шутку, и, вдруг решив, что ему пришла в голову бредовая идея получить
ожоги и этим привлечь ее внимание, она бросилась по лестнице вниз и, выбежав с
черного хода прямо в халате, обогнула свой сад и оказалась сзади мистера
Левендера, готовая ко всему. Она была в двух шагах от него, но он не слышал ее
шагов, так как взволнованная Блинк, следившая в закрытое окно спальни за
самосожжением хозяина, пронзительно скулила, и сам мистер Левендер, подвывая,
запел что-то странное и заунывное, что вместе с шелестом пламени, ползущего по
еженедельникам, которые опоясывали книжную гору, производило столь жуткое
впечатление, что у юной леди кровь застыла в жилах.
- Аврора, - жалобно пел мистер Левендер, - Аврора,
Унеси мое сердце с собой
Все равно оно тут не сгорит.
Пусть и осенью и весной
Оно в твоем сердце стучит!
Прощай навеки!
Аврора, Аврора, ах!
Я мчусь на воздушном коне
И сейчас превращусь во прах,
Но ты вспоминай обо мне.
Аврора, Аврора!
И в то мгновение, когда безудержный смех готов был овладеть
ею, она увидела, что язык пламени, пожрав слово "Горацио", лизнул
правую икру мистера Левендера.
- Ох! - отчаянно закричал он, воздев руки к небу. - Мой час
настал! О сладостные небеса, раскройтесь и дайте мне увидеть ее лицо! Я вижу! Я
вижу ее духовным взором. Довольно! Теперь смелее! Я должен умереть в молчании!
И он сложил руки на груди и стиснул зубы. Огонь, пожрав
последнюю строчку еженедельника (который, кстати, лежал вверх ногами), так
яростно лизнул мистера Левендера, что он невольно дрыгнул ногами и, потеряв
равновесие, упал вниз головой прямо в объятия бдительной Авроры. Оказавшись в
стороне от бушующего пламени, он прижался лицом к ее шелковистому голубому
халату и понял, что уже сгорел и перешел из зловещего мрака ночи в светлые
объятия утра, и с его непослушных губ слетели слова:
- Я в раю.
1919 г.
