Чего? Поцелуя? Почему бы и нет?
Правда, она ужасно возмущалась и даже заявила, что день пятилетней давности был худшим в ее жизни, но в это как-то не верилось.
Такер усмехнулся, беспокойно меряя шагами узкое пространство своей спартанской комнаты.
Эмма Маллой помнила тот поцелуй, как помнили его поцелуи и ласки другие женщины, с которыми ему приходилось бывать. Он никогда не задавался вопросом почему, принимая как данность, что нравится женскому полу. Но он был доволен, что произвел впечатление именно на эту девушку. Более чем доволен, – только справедливо, что она помнила его поцелуй, раз он тоже помнил. Он тоже помнил. Почему?
Может быть, потому, что до той минуты ему не приходилось целовать невинную девушку. Ему было восемнадцать тогда, и весь его опыт по части женщин ограничивался возней в сене с податливой местной красоткой по имени Сьюзи Мэй и одним посещением номера со шлюхой из городского салуна, который оплатил Бо в виде подарка на день рождения.
Так или иначе, он не мог забыть поцелуй за овином на ранчо Маллоев. С тех пор Эмма приходила ему на ум бессчетное число раз и в самое неожиданное время – например, когда он проезжал мимо школы, а то и во время отгона скота на торги, когда ковбои к ночи валились с ног от усталости.
Сколько раз он говорил себе, что это нелепо, глупо! Подумаешь, поцеловал угловатую девчонку!
Вот только ему казалось, что она первая потянулась тогда к нему. И потом, она была не просто девчонка. Она была Эмма Маллой, дочь его злейшего врага.
Но прошлое оставалось в прошлом – до сегодняшнего дня, – и он никогда не мечтал повторить тот поцелуй. Он даже не был уверен, что захочет снова поцеловать ее. Теперь он знал, что желает этого, но объект его желаний стал еще более запретным, чем прежде.
Взрослая Эмма оказалась еще более упрямой и вредной, чем маленькая. Легче управиться с дверью, которую заклинило, чем с ней. Ядовитые замечания так и сыплются у нее с языка. И надо же, чтобы при этом она была изысканна и хрупка на вид, как тончайший хрустальный бокал!
Такер вдруг перестал шагать. Ни с того ни с сего ему пришло в голову, что в доме Гарретсонов все-таки есть кое-что по-настоящему красивое, что можно назвать предметом роскоши. Это была фарфоровая статуэтка арфистки, принадлежавшая его матери. Она стояла в гостиной на столике, рядом с портретом в потемневшей серебряной рамке, и своей изысканной, хрупкой прелестью контрастировала с остальным убранством дома. И все же Джед не убирал ее с глаз подальше.
К своему удивлению, Такер понял, что фигурка напоминает ему Эмму Маллой. У нее была так же гордо повернута головка, а застывшее движение руки и пальцев, касающихся струн, было грациозным, как движения Эммы. Эту прекрасную, хрупкую фигурку так легко было разбить! Но уязвимость делала ее красоту совершенной.
Между тем подошло время ужина. Такер спустился в столовую, стараясь глядеть прямо перед собой, чтобы ненароком не бросить взгляд на фигурку.
Следовало бы давным-давно остепениться и завести семью, думал он мрачно. Тогда и думать было бы не о чем. Ему случалось размышлять о том, что неплохо бы жениться, чтобы возвращаться домой не только к ворчанию отца и бесконечным препирательствам с ним по любому поводу, но и к приветливой улыбке, к теплу и ласке.
Он знал, что кое-кто из горожанок и одна-две дочери местных ранчеро, как тактично говаривала Сью Эллен, «неровно к нему дышали». Однако связать свою жизнь с одной из них означало бы проститься со свободой. Про себя Такер называл это – «попасть в загон», а он ненавидел всякого рода изгороди и заборы. Жениться означало начать достойную жизнь и навсегда покончить с визитами в заведение «Иезавель», с салуном, игорными столами и девицами на любой вкус. Отказаться от выпивки с друзьями, от хорошей партии в покер, от ночей каждый раз с другой и заняться только работой – тяжелой работой изо дня в день, без просвета. И всегда отчитываться в каждом своем шаге, в каждой отлучке, в каждом опоздании.
Наконец по здравом размышлении Такер пришел к выводу, что нет на свете женщины, которая стоила бы свободы. Что он попросту не из тех, кто женится.
Так-то оно и лучше, заключил он. Вот взять Бо. Когда Бо было двадцать, Патриция Стоктон разбила ему сердце, выйдя замуж за Генри Дэниелса и уехав в Уичито. Понадобились годы, чтобы он пришел в себя от удара и начал ухаживать за Тэрой Маккуэйд.
Но только дело наладилось, как появился Уинтроп Маллой с заряженным ружьем и ненавистью в сердце и превратил любовную драму в кровавую трагедию.
Можно было не сомневаться, что женственная и хрупкая внешность его дочери скрывает черное сердце, – так порой прекрасный цветок прячет яд в своей сердцевине. В конце концов, в ней текла ядовитая кровь Маллоев. Правильнее всего выбросить прелести Эммы из головы и заняться вплотную убийством Бо, чтобы заклеймить хозяина ранчо «Эхо» как преступника.
Но выстрел, прозвучавший в этот жаркий день, не выходил у Такера из головы. Он был сделан на границе двух земельных владений, и потому подозрение падало прежде всего на людей Гарретсонов…
– Ты совсем мало ешь, – заметил он, выходя из задумчивости.
До этого они с отцом, сидя друг против друга за обеденным столом, поглощали ужин в молчании. Верхушки гор почти утратили свои закатные краски, и в долине залегли серые, унылые тени.
– Нет аппетита, – лаконично ответил Джед.
Он с отвращением посмотрел на жареную говядину с картошкой и бобами на своей тарелке, словно прикидывая, не отодвинуть ли все это, но потом все-таки подхватил на вилку еще кусочек. Он ел нехотя, потому что таков был вечерний ритуал, но с удовольствием прекратил бы это занятие. Взгляд его был скорее печален, чем угрюм.
– Вспоминаешь Бо? – не удержался Такер и тут же снова уткнулся в почти пустую тарелку.
– Чего ради? Воспоминаниями его не воскресишь, – буркнул отец.
Два оставшихся в живых Гарретсона посмотрели друг на друга. Некогда густые волосы Джеда сильно поредели за последние годы, и в них все больше проступала проседь. Он был одного роста с Уином Маллоем и все еще выглядел крепким, но Такер уже знал, как порой обманчива внешность. Еще полгода назад Джед мог сделать вдвое больше, чем теперь. Нынче он легко уставал, а порой доходил до полного изнеможения, но ни за что не признался бы в этом. Признать себя больным означало для него признать себя слабаком. Это касалось и внешних проявлений горя.
– Если бы Бо не убили, скоро все могло бы измениться для нас троих, – задумчиво произнес Такер. – Он женился бы на Тэре Маккуэйд и поселился здесь, в «Кленах», а потом они завели бы детишек. Пару, а то и троих. Дом сразу ожил бы…
– Если бы да кабы! – перебил отец резко. – Что толку рассуждать о том, чего все равно уже не будет?
– Наймешь кого-нибудь?
– Нет, – буркнул Джед и атаковал вилкой кусок мяса, словно врага. – Сам справлюсь. Я и сейчас могу работать за троих.
