Он не тронулся с места, только водил растерянно глазами по
бревнам, по траве, по кровавому подтеку на блестящем острие ножа, валявшегося
на этой замусоренной стружками и куриным пухом траве.
«Как жить будешь?» Как?..
Инга Васнецова. Июнь 1999
Она открыла глаза и долго смотрела в неровное белое небо. По
небу змеилась трещинка.
«Разве бывают белые небеса с трещинками?» – подумала она и
внезапно сообразила, что никакое это не небо, а потолок.
Итак, она находится в каком-то помещении с белым, неровно
побеленным потолком. Но где именно? Дома? Или у Вадимки? А может, у кого-нибудь
еще из парней? Неужели напились вчера так, что она забыла, где находится?
Но что это маячит на обочине сознания? Какой-то черный
каменный свод, который нависает над ней, опускаясь все ниже и ниже, словно
грозит совсем придавить. Голова болит, горло саднит, чьи-то руки вцепились ей в
плечи и тянут спиной по камням, ей больно, а чей-то голос кричит: «Инга! Инга,
ты жива?!»
Алёна. Это был голос Алёны!
Инга резко села – но тотчас завалилась набок от сильнейшего
головокружения. Пришлось полежать, зажмурясь, унимая спазмы, стиснувшие вдруг
желудок. Перед глазами – настоящая свистопляска! Немалое прошло время, прежде
чем удалось отогнать разноцветные огненные круги, но и тогда Инга с трудом
могла соображать и оценивать то, что увидела.
Какая-то клетушка, огороженная желтыми клеенчатыми ширмами.
Небольшое окно с белыми занавесками; за окном брезжит рассвет. На стуле, сложив
руки на животе и низко опустив голову, дремлет женщина в черном бесформенном
одеянии.
«Может, это чистилище?» – растерянно подумала Инга. Боль в
голове была поистине адской, мозг просто-таки плавился от этой боли.
Она лежала тихо-тихо, боясь даже вздыхать глубоко, блаженно
ощущая, как дрема затягивает ее переполошенное, словно бы обожженное сознание.
И вдруг ударило по сердцу воспоминание о темноглазом лице, которое надвинулось
на нее, и в глазах было такое выражение, какого Инга не то что никогда не
видела, но даже вообразить не могла. У нее вырвали из рук сумку, потом удар в
лицо опрокинул навзничь, еще один удар – по голове, потом грубые руки волокли
по земле, запихивали куда-то, она не могла сопротивляться… И еще одно
воспоминание: как она бежит по мягкой, невозможно мягкой мураве между серыми,
покривившимися сараями, в ужасе оглядывается, но шум мотора не отстает, она
понимает, что машина ее преследователя совсем рядом, ее просто не видно за
сараями, но она здесь, от нее не убежать, и тогда Инга достает из сумки и
прячет под крышу сарая плоскую черную коробку.
Это мина замедленного действия. Она лежит под крышей до сих
пор. И если ее кто-нибудь невзначай найдет, мина взорвется.
Инга открыла глаза и опять села. Вернее, попыталась сесть,
придерживая голову обеими руками: почему-то казалось, что от этой боли шея
запросто может переломиться и тогда голова оторвется.
Ну да, он ведь так и рыкнул в ярости, когда поймал Ингу:
«Сука, я тебе голову оторву!» Но все-таки не оторвал. А ведь старался.
Инга опасливо покосилась на женщину в черном, которая, как
она догадывалась, сидела здесь нарочно для того, чтобы ее стеречь, и спустила
ноги с кровати. Скрипнула кровать, скрипнул пол, но женщина не проснулась,
только глубоко вздохнула.
Ингу от страха бросило в такую дрожь, что даже голова
перестала болеть.
На цыпочках приблизилась к окну. Ерунда, второй этаж, но
этими трясущимися руками она не сможет удержаться за подоконник, сорвется. Еще
один удар – и голова тогда уж точно оторвется, как и грозил этот гад…
Выглянув из-за ширм, Инга увидела большую комнату с
несколькими кроватями, на которых спали женщины. Возле каждой кровати –
тумбочка. Инга зачем-то начала считать их, но сбилась и бросила.
Да ведь это больничная палата. Ну да, она находится в
больничной палате. Господи, интересно, от чего же можно вылечиться в компании
шести или даже восьми больных женщин?! Некоторые лежат тихо, а другие
похрапывают, даже храпят. И какой спертый воздух! Надо скорее уйти отсюда.
Она оглянулась на свою отгороженную кровать. В больницах в
палате отгораживают того, кто находится в особенно тяжелом состоянии, может,
даже умирает. Это она, что ли, умирает? Да нет, непохоже…
На всякий случай Инга ощупала себя руками и обнаружила две
вещи: во-первых, она жива, что и требовалось доказать, а во-вторых – из всей
одежды на ней только коротенькая рубашонка, довольно грубая, застиранная, вдобавок
с расплывшимся клеймом на животе. В таком прикиде далеко не убежишь!
Стиснув зубы от брезгливости, она сняла со спинки ближней
кровати байковый халат и надела на себя. Сунула ноги в тапочки.
Чудо, если ее не задержит милиция в таком виде! Хотя в деревне-то…
Ну да, она ведь в Выксе. Вроде как ее называют городом, но
Инга всегда считала глухой деревней.
Тишина в этой больничке стояла просто-таки гробовая. Взгляд,
брошенный на большие настенные часы, объяснил Инге, в чем дело. Еще только
четыре утра, все нормальные люди спят. Ну и хорошо, так и так ее все всегда
считали ненормальной, она и не будет спать, она пойдет, достанет свою мину
замедленного действия. Отдаст ее Алёне и попросит…
О чем? Что должна сделать Алёна?
Инга не знала. Может, раньше и знала – вчера, а теперь
забыла. Хотя нет, как теперь вспоминается, никакого четкого плана у нее в
голове не было и вчера, она действовала под влиянием страха.
Когда Мэтр и Никита заворачивали зарезанного Вадимку в
пододеяльник, Ингу колотила истерика в Алёниной комнате. Нет, она не рыдала, не
плакала – просто сидела, поджав колени к подбородку, на диванчике сестры,
прислушивалась к возне за стенкой и кусала подушку, чтобы заглушить рвущийся из
груди крик ужаса.
Почему-то только сейчас до нее дошло, в какие опасные, нет,
смертельные игры она заигралась. Только сейчас. Хотя могла бы и раньше
спохватиться. Гораздо раньше… Ну, хотя бы в феврале, на поминках Пашки. К ней
подошла рыжая Светка и шепотом спросила, не думает ли Инга, что их уже начали
«выпалывать».
