Конечно, она не откажет ему в помощи, но только из чувства
долга, убеждала себя Алёна. Все-таки она надеялась на его моральную поддержку,
а он, оказывается, просто использовал ее… и чем в таком случае Юрий отличается
от всех других мужчин, которых она знала? Все они одним миром мазаны!
Хотя нет. У Юрия есть одно существенное отличие: он не полез
к ней под юбку – другие-то ведь только этим и занимались.
«Ну, это не совсем точно, – сказала она мысленно, с
непонятным, извращенным наслаждением стремясь причинить себе как можно больше
боли. – Они тоже не лезли ко мне под юбку, хотя бы потому, что на мне
никаких юбок, вообще ничего в те минуты не было. А что до этого парня… На что
ему сдалась моя юбка, увенчанная лысой головой, когда здесь такой выбор
жаждущих красоток! У него небось глаза разбежались, наверное, каждый вечер с
новой бабой проводит, а ночь, конечно, опять с другой. И уж сегодня-то на этом
кретинском конкурсе все они дадут себе волю!»
На душе стало совсем тошно. Ну неужели никто, кроме нее, не
представляет себе, во что выльется обещанное веселье? Это же будет свальный
грех, потому что дамочки для храбрости непременно подогреют себя винцом, ну а
мужики при виде такого количества голых титек просто обезумеют. Вдобавок
близится конец круиза, надо наконец оттянуться на прощание, а какая расплата
наступит потом, в скучной городской квартире, когда за окнами льет дождь… Стоп.
Это уже плагиат, это уже классика!
Алёна заставила себя усмехнуться и привычно направила свои
стопы в библиотеку.
Однако ей не повезло.
– Библиотека закрывается, – сообщила черноокая
библиотекарша.
– Что-то рановато сегодня.
– Так ведь конкурс!
Алёна скользнула взглядом по внушительному библиотекаршиному
бюсту, которому тесно было даже в этом щедро открытом сарафанчике, и пожалела,
что никому не пришло в голову принимать ставки на победителей. Алёна наверняка
выиграла бы, потому что вот же она, стоит перед ней, мисс Грудь-99!
Пожелав хорошенькой хохлушке удачи, она уныло побрела в свою
каюту. Та уже была заперта: соседки умчались трясти своими выпуклостями. Ну и
на здоровье. Гораздо хуже оказалось то, что у Алёны не нашлось ключа.
Надя Кунина. Декабрь 1998
– Да ты что? Ты что, с ума сошел? И матушка твоя тоже явно
спятила! Да где же она, интересно знать, видела женщину, которая дожила бы до
сорока лет и осталась девочкой?! Вам, милые мои, в монастырь надо обращаться,
может, там твоя мамаша найдет себе невестку по вкусу! Ну не могу я обратно
девушкой сделаться, не могу! Что же мне, зашиться, что ли?!
В голосе Нади зазвенели слезы, и она резко отвернулась,
зная, что сейчас же на скулах вспыхнут некрасивые красные пятна. Рыдания
перехватили горло. Главное, убивало собственное бессилие. Тряпка! Она и
подумать не могла, что Рашид окажется такой тряпкой! И надо же, чтобы это
началось именно теперь, когда уже обо всем договорились, когда всем на Мытном
рынке известно, что через десять дней свадьба… В памяти промелькнули злорадные
лица подружек – закружились хороводом, испуская пренебрежительный шепоток: «Ну
и дура эта Надька! Дурой была, дурой и осталась! Как она могла поверить, что ее
хачик на ней женится! На сколько она его старше, на десять лет? Кошмар! И
вообще, с ее рожей давно пора перестать думать о мужиках!»
– Надечка… – Руки Рашида крепко взяли ее за плечи. –
Надечка, не плачь, джаным, гюли
[3]…
Она повернулась, в отчаянии прижимаясь лицом к его плечу.
Эти ласковые слова царапали сердце до крови. Неужели придется сдаться, неужели
ей суждено потерять Рашида? И все из-за причуд этой мусульманки, его мамаши,
которая вбила себе в голову, что ее тридцатилетний сын должен непременно
жениться на нетронутой, невинной девушке! В наше-то время?! Бред, да и только…
Это просто шариат какой-то!
Ну ладно, жили бы они в своем Азербайджане – еще куда ни
шло, там девки хоть как-то берегутся до свадьбы, но если вы переехали в Россию
– будьте любезны жить по здешним правилам. Ну где, где Рашиду было найти
нетронутую девицу в той среде, в какой он работает, – на Мытном рынке,
среди базарных торговок? Сюда приличные девчонки вообще отродясь не пойдут,
потому что надо выбирать одно из двух: или соблюдать приличия, но остаться без
работы и денег, или переспать с кем надо, зато иметь, в конце концов, и место
постоянное, и заработок не худой, и заботливого «босса», который сам же будет
гонять от тебя посторонних мужиков, если ты разумно поведешь себя, конечно,
причем не только в постели, но и за прилавком.
Таким женщинам, как Надя, не первой красоты и свежести, зато
опытным, было чуточку легче: все-таки к ним под подол не лез каждый-всякий (ну,
скажем, через одного), их ценили как-никак за другое. За силушку – иной раз
покрепче, чем у мужика, так что ящик двадцатикилограммовый перенести из машины
на прилавок – это для нее тьфу с маслом. Большое дело, подумаешь, коня на скаку
остановить, в горящую избу войти. Вот разгрузи-ка на тридцатиградусном морозе
«Газель» с мандаринами… Выносливость ценилась: постой-ка на том же морозе день,
побей ножкой об ножку, вернее, валенком о валенок! А Надя – ничего, стояла и
хоть бы хны! Она непревзойденно умела также приманить покупателя улыбкой и
бойким словцом, торговаться до одури, но вовремя пойти на уступки, принеся при
этом хозяину не убыток, а приварок: пока покупатель раздувается от гордости:
вот, мол, какой он умный, сбил форс с этой прожженной торговки, пока глаза его
ничего толком не видят, надо быстренько накидать на весы неходовой товарец, где
побитый, а где и вовсе с гнильцой, да успеть упаковать его и всучить покупателю
прежде, чем у того пройдет угар успеха. Ну а какие он слова скажет в адрес
продавщицы у себя дома, когда разглядит покупку, – это уже детали: «Бачилы
очи, що куповалы», как говорит хохлушка Олеся, Надина напарница!
Словом, хоть Надя и отпраздновала недавно свое сорокалетие
и, как говорится, никогда не страдала красотой, она могла не бояться
конкуренции со стороны молоденьких девчонок, которые иногда приходили в контору
рынка наниматься в продавщицы и на которых у смуглых жуликоватых кавказских
«бизнесменов» разгорались масленые глаза. Рынок – это вам не подиум, тут в два
счета пупок развяжется и цистит прорежется. Наде только смешно было вспоминать,
как на ее дне рождения подвыпившие девчонки затеяли вдруг спор о том, много это
– сорок лет или все-таки еще ничего. Те, кто помоложе, кому до рокового срока
оставался хоть годочек, а то и три, снисходительно поглядывали на старейшину
Мытного рынка, шестидесятилетнюю Лизавету Михалну, которая, стуча по столу
стаканом богемского стекла, азартно кричала: «Не журись, Надька! Подумаешь,
сорок! Эх, мне бы твои года! Да чтоб ты знала: после сорока лет все самое
интересное в жизни только начинается!»
