«Мать у них одна, ей и так тяжело, бьется, как рыба об лед,
а вас тут вон сколько, вас государство зачем учило? Вас государство затем
учило, чтобы из таких вот окурков полноценных людей делать по системе
Макаренко!» – талдычил он монотонным, тяжко прокуренным басом, и бывший
фронтовик-директор вместе с разновозрастными училками стояли перед ним по
стойке «смирно», и никто не осмеливался возразить, хотя бы намекнуть, что школа
№ 57 – это отнюдь не колония для малолетних правонарушителей, а что касается
системы Макаренко… По-хорошему, уголовное дело на братишек надо заводить!
Вместо этого в очередной раз проводился экстренный педсовет, на котором в
несчетный раз принималось решение окружить безотцовщину заботой и вниманием. И
никто почему-то не вспоминал в пылу споров о младшей сестренке, которая стояла
на шухере, когда братья делали свое черное дело. И никто почему-то не задавался
вопросом, отчего это ребята предпочитают шастать по ночам где попало, вместо
того чтобы дома сидеть, у телевизора, что ли, или хотя бы спать. Но сидеть
братьям, да и Лоре, частенько было практически негде, потому что чуть не каждую
ночь у матери был новый ухажер, которого она приводила после своих прогулок по
набережной, а жили Фроловы в барачном домишке на Сенной. Не на общей же кухне
сидеть, слушая, как мать обеспечивает благосостояние семьи. Лучше уж самим ради
него, этого благосостояния, постараться!
Что характерно, и участковый, и соседи прекрасно знали, что
Антонина Фролова ведет, так сказать, аморальный образ жизни. Ну, с участковым
все понятно, участковый и сам заходил иногда (средь бела дня, понятное дело!) к
нигде не работающей Антонине на предмет собеседования о сомнительном поведении
Сереги и Вовки, а поскольку она принимала каждый упрек детям очень близко к
сердцу и тут же начинала тяжело, красиво рыдать, ее приходилось утешать… Что же
касается соседей и вообще общественности, которая должна, ну просто обязана
была осуждать поведение Антонины, – тут вопрос был сложный.
Всякий мужчина, видевший Антонину Фролову в ее любимом
красном, обтягивающем тяжелую грудь платье, и помыслить не мог о каком-то там
осуждении! Это была очень яркая брюнетка с прекрасными бровями, напоминавшими
разлет птичьих крыл, и с влажными, как бы подернутыми слезой, огромными
глазами. Темные волосы лежали тяжелой, плотной волной; большой, ярко
напомаженный рот зовуще улыбался всем мужчинам от мала до велика. Она часто
гуляла одна по Верхне-Волжской набережной, а когда навстречу попадались
Никифоровы, здоровалась скромно и почтительно: ведь старший Никифоров был зав.
отделом обкома партии!
А Юрка, украдкой глазея на Антонину, думал: вот не повезло
Лорке, что она совсем не похожа на мать. Эти диковатые восточные черты вполне
унаследовали два ее брата, а Лорка выдалась каким-то заморышем – с бесцветными
сальными волосами, с глазенками-пуговицами… В таком заблуждении он пребывал аж
до десятого класса, и оно бесследно растаяло 30 августа – в день встречи
одноклассников перед началом занятий.
Юрка немного опоздал и пришел, когда их классная Евгения
Федоровна уже собрала всех вокруг себя и завела свою обязаловку.
Еще пробиваясь сквозь толпу, Юрка понял, что ее никто не
слушает. Все исподтишка косились куда-то в сторону, откуда несся звонкий и
довольно-таки наглый хохоток. Там стоял Аркадий Капустин из десятого, нет,
теперь из одиннадцатого «Б», по которому сохли чуть ли не все девчонки в школе.
Они табунами за ним бегали, в штабеля укладывались, а равнодушный красавец
принимал поклонение через губу, с ироническим прищуром томных очей. И вот
теперь он метал зовущие взгляды, он сверкал улыбками, он сыпал остротами –
наверное, и впрямь смешными, если стоявшая рядом маленькая, худенькая девчонка
так и заливалась смехом!
Юрка смерил взглядом тонюсенькую талию, обласкал плавное
расширение стройных бедер, туго обтянутых оранжевым шелком, спустился к ногам…
Ноги у незнакомки не удались, они были откровенно кривыми, однако кто будет
смотреть на эти ноги, когда видно, отчетливо видно, что под обуженным платьем
нет никаких трусиков!
У него вдруг пересохло в горле и почему-то потребовалось
срочно проверить, хорошо ли заправлена рубашка в джинсы. Скользил растерянным
взглядом по худеньким плечам, по которым разметались тугие локоны какого-то
необыкновенного желто-лимонного цвета, видел иногда маленькое ухо с дешевой
цыганской серьгой, мелькавшее меж прядками, и мучительно хотел, чтобы
незнакомка обернулась, и отчего-то боялся, боялся этого до дрожи в коленках…
– Фролова, я зачитываю расписание на 1 сентября, ты
послушай, послушай, а то опять придешь без учебников! – угрюмо и в то же
время заискивающе окликнула Евгения Федоровна.
Смех прервался. Девочка обернулась и насмешливо взглянула на
учительницу, потом небрежно махнула Аркадию и шагнула к одноклассникам.
– А у меня нет чем писать, – насмешливо сказала она
хрипловатым, низким голосом.
Это была Лора Фролова… и в то же время не она. Юрка не видел
ее все лето и не мог понять, каким образом то же солнце, которое светило на
всех одинаково, и ветер, который дул равномерно на всех, и дожди, поливавшие
всех с однообразным, унылым постоянством, могли до такой степени изменить
невзрачного, поистине гадкого утенка. Как вызывающе торчит ее маленькая грудь!
Какая длинная, изящная шея! И что за смугло-румяная кожа, и какие точеные
черты, какой пикантный носик, какие смелые брови, какие нарядные ресницы, какие
глаза…
Какие глаза! Невыразимого желто-зеленого, как бы орехового
оттенка, но главное даже не этот удивительный цвет, а сам взгляд: смелый,
зовущий, страстный… Вот именно – страстный, с испугом понял Юрка, хотя это
слово и не больно-то подходило к девятикласснице. А вот поди ж ты – еще как
подходило!
Под этим взглядом класс, только что стоявший дружной
гурьбой, мгновенно размежевался. Девочки маленькой, возмущенной, молчаливой
кучкой сбились вокруг Евгении Федоровны, а мальчишки, как по команде, шагнули
вперед, протягивая ручки, блокноты, тетрадки… Юрка и не заметил, как это получилось,
но он тоже шагнул, тоже протянул руку, тоже таращился потрясенно. Она, Лорка?
Или все-таки не она?..
Ореховые глаза придирчиво оглядывали напряженные
мальчишеские лица, словно Лора искала кого-то. И вдруг ресницы дрогнули, будто
крылышки черной бабочки, яркие розовые губы приоткрылись в рассеянной улыбке.
– Никифоров, запиши мне уроки! – не то попросила, не то
приказала она, и Юркина спина похолодела от дружного завистливого вздоха,
раздавшегося позади.
А он… Он почему-то почувствовал себя так, будто стоит
голышом перед зеркалом, а родители входят без стука.
