– Приветик! – послышался хрипловатый, как бы
простуженный, а может, и прокуренный голос, невольно заставивший повернуться.
Пришла Лора. Взлохмаченные ветром лимонно-желтые невероятные
волосы, немыслимые ореховые глаза…
Юрий взглянул только раз – и тотчас отвел взгляд, словно
обжегся. Вот именно! Она стояла против солнца, в белом, невесомом сарафанчике
из марлёвки, и теперь не только угадывалось, но и невооруженным взглядом было
видно, что на ней нет ни трусиков, ни лифчика. Темнели крупные соски, темнел
треугольник внизу живота. Все смотрели на нее, не отрываясь.
«Ты, Фролова, совсем с ума сошла!» – хотела было стереть ее
с лица земли праведным осуждением Евгения Федоровна, но вместо этого жалобно
проблеяла:
– А, Фролова… здравствуй… запиши расписание на 1 сентября.
– Да мне Юрка запишет, правда? – отозвалась Лора,
по-свойски закидывая на плечо Юрия свою худую, голую, загорелую руку и
прижимаясь к нему раскаленным бедром. Она была много ниже его ростом, за лето
он еще больше вытянулся, и создавалось такое впечатление, что Лора откровенно
виснет у него на шее.
Тоскливый, пророческий ужас пронзил в это мгновение Евгению
Федоровну, которая очень любила Юру Никифорова, считала его восходящей звездой
на небосклоне исторических наук… Как же она потом жалела, что не дала воли
этому предчувствию, что привычным, «педагогическим» усилием воли погасила остро
вспыхнувшую ненависть к маленькой распутнице! Но Лора так на нее глянула, что
Евгения Федоровна вмиг ощутила свои пятьдесят одиноких, безмужних лет и
подумала, что, если бы она в свое время решилась вот так закинуть руку на плечо
парню, в которого была влюблена, ее жизнь прошла бы иначе!
И все, миг был упущен: Юрка покорно нацарапал для Лоры
расписание уроков, а потом с обреченным видом потащился за ней вслед, повинуясь
команде:
– Проводишь меня?
Не говоря ни слова, они добрели до заветной лавчонки и
плюхнулись на нее. Юрка мучился желанием привлечь к себе Лору, поцеловать, а
она в это время чтобы… Он и хотел этого, и боялся.
Эх, сбежать бы сейчас отсюда, оказаться где-нибудь подальше,
лучше всего в библиотеке! Как ему отлично жилось летом без Лоры, сначала два
месяца в Болгарии, на Золотых песках, потом, в августе, на даче, с короткими
наездами в город, набегами на библиотеку, с обвальным, блаженным чтением!.. Он
как бы прощался мысленно со всем этим, сам не зная, откуда взялась эта тоска
грядущей разлуки. Черт его знает, может быть, Юрку тоже посетило внезапное
предчувствие?
– В Болгарии был, да? – наконец подала голос Лора, и он
кивнул:
– Ага.
– Там классно, наверное? – завистливо вздохнула Лора, и
Юра опять кивнул, отчаянно надеясь, что она не начнет его расспрашивать о
красотах Болгарии. Никаких таких красот, кроме моря и пляжа, они не видели.
Режим на курорте для партийных советских шишек был санаторно-тюремный, при
слове «экскурсия» руководитель их группы делал такие глаза, словно его
спросили, где тут поблизости, в каком ларьке можно Родину продать.
Но Лору интересовали не радости туризма.
– Мне привез что-нибудь? – был следующий вопрос, и Юрка
со стыдом осознал, что ни разу за все лето не вспомнил свою подружку.
Там подобралась неплохая компания русских, таких же детей
обкомовских боссов, как он. Ребята изо всех сил кичились друг пред другом, но
не постами предков, а собственным интеллектом, у них там даже был свой «Клуб
знатоков», вроде телевизионного, Юрий в нем лидировал с таким отрывом, что на
него смотрели как на самого Друзя или по меньшей мере на Федю Двенятина, и это
настолько окрыляло, что никакие разнеживающие глупости не лезли в голову. Ну,
разве когда насмотришься на пляже на стройненьких смуглых болгарок, – но
это так, как бы мимоходом, а потом опять окунешься в интеллектуальные игры или
в соленые волны – и дурмана как не бывало…
Остро захотелось признаться в этом Лоре, захотелось унизить
ее равнодушием, но совесть взыграла, черт бы ее подрал, она с этой минуты стала
его врагом, эта поганая совесть! Юра мгновенно перебрал в памяти множество
дешевеньких безделушек, которых навезла мама, каких-то нарядных флакончиков,
куколок, значков… Что-нибудь одно оттуда явно можно позаимствовать.
– А как же! – кивнул солидно. – Сувенирчик. В
школу принесу, послезавтра.
– Почему же сегодня не принес?
– Ой, ты знаешь, я чуть не проспал, – соврал
Юрка. – И потом, я думал, что ты сегодня не придешь.
Это была правда. А еще правдивей было бы сказать, что он
надеялся на это. Он не хотел видеть Лору, вот в чем штука! Боялся… И даже
сейчас где-то глубоко внутри его сосал слабенький, жалконький страх.
– Ну ладно, послезавтра так послезавтра, – покладисто
согласилась она. – Слушай, а девчонки болгарские – они как, лучше наших?
Юрий неловко пожал плечами. Честное слово, он не знал, что
ответить! Во-первых, ему было не до девчонок, а во-вторых, болгарки показались
ему грубоватыми. Слишком смуглые, слишком черноволосые, слишком бойкие. Но
признаться в этом было стыдно: сам виноват, что никого себе не нашел за лето,
ведь его московские приятели иногда умудрялись сочетать интеллектуальные игры с
прогулками по берегу моря при луне, а он-то…
Лора смотрела на него с интересом:
– Что, хочешь сказать, за все лето ни с кем не трахнулся?
Юра вскочил, бестолково взмахнув руками, потом снова сел.
– По-нят-нень-ко… – протянула Лора и хихикнула.
– Что тебе понятненько? – спросил он хрипло, ощущая,
как при этом запретном слове полузабытый, но такой знакомый жар начинает
опалять низ живота.
Рука его словно невзначай легла на спинку скамьи и поползла
к Лориному плечу, но та вдруг вскочила и танцующей походкой прошлась перед ним,
выглядывая из-за куста, словно проверяя, не идет ли кто по дорожке.
– То и понятненько, что ты еще ни с кем это не
пробовал, – сообщила, останавливаясь перед ним и пристально глядя в глаза.
В ее голосе почудились нотки превосходства, и Юра вдруг
представил, как на этой самой скамейке она с кем-то из их класса, может быть,
даже с Тимкой Путятиным, и они оба голые, лежат, раскинувшись, отдыхая после
объятий… Хотя нет, на этой лавке не больно-то разлежишься, узковата она.
– А ты что, уже успела попробовать? – выдохнул, вонзая
ногти в ладони, чтобы криком не закричать от болезненной ревности.
Его спокойного равнодушия как не бывало. И тело… что
творилось с телом! Он едва мог сидеть, так все распухло, так заныло, так
рвалось из джинсов.
