Юрий подергал калитку, потом просунул руку через забор и
повернул щеколду. Замусоренный дворик, кругом валяются окурки, на завалинке
аккуратно выстроились бутылки – десятка три, не меньше. Все-таки, наверное, как
Алёна и опасалась, ее сестрица принимала тут большое количество гостей!
Но сейчас двор был пуст. Окна в доме завешены, такое
впечатление, что там все спят мертвым сном. Нет, не все: вот в этом окне рядом
с крылечком видна полоса яркого, прямо-таки режущего света.
Юрий осторожно поднялся по ступенькам, перешагнув одну
провалившуюся, и уже занес было руку постучать, как вдруг… как вдруг взгляд его
скользнул в щель между неплотно прикрытыми занавесками, и Юрий остолбенел.
Он увидел Алёну, раздетую догола Алёну, которую, заломив ей
за спину руки, толкал к дивану невысокий, но необычайно широкоплечий парень.
Парень тоже был голый. С дивана им азартно махал еще один голый – несколько
расплывшийся брюнет, в лице которого Юрию показалось что-то знакомое. В
следующее мгновение широкоплечий сильным тычком отправил девушку на диван, и
тотчас брюнет навалился на нее, широко расталкивая ей ноги, придавливая своей
тяжестью. На него надвинулся широкоплечий, припал, проникая в него сзади.
Белокурая грива спутанных волос девушки бестолково моталась по дивану…
Юрий грохнул кулаками в стекло, мгновенно выйдя из ступора,
завопил что-то исступленно, нечленораздельно. Брызнули осколки.
В ту же минуту лязгнул засов изнутри, и Юрий едва успел
соскочить с крыльца, не то его сшибло бы стремительно распахнувшейся дверью. Он
чуть не упал, наступив на какую-то скользкую палку, бросил вниз мгновенный
взгляд – лопата. Схватил ее – и плашмя обрушил на голову крепкого парня,
выскочившего на крыльцо с таким угрожающим видом, что сомневаться относительно
его намерений не приходилось.
Парень завалился на ступеньки. Юрий мельком отметил, что он
был вполне одет, и даже в камуфле охранника. Так же мельком ужаснулся,
сообразив, что произошло бы, поверни он лопату хоть чуть-чуть боком. Раскроил
бы парню голову, точно, вон как наточенно блестят края лопаты! И тотчас забыл
обо всем этом: держа нечаянно обретенное орудие наперевес, штыком вперед,
ворвался в залитую светом комнатушку.
Голый широкоплечий рванулся было к нему, но едва успел
увернуться от лопаты, споткнулся, упал… Голый черноволосый с жутко,
отвратительно знакомым лицом, издав короткий визг, скатился с дивана. Алёна –
какая-то странная, совершенно на себя не похожая, прикрытая длинными прядями,
как леди Годива, уставилась на Юрия незнакомыми яростными глазами и вдруг, резко
вытянув руку, сунула ему что-то прямо в лицо.
Ударила ослепляющая, отнимающая дыхание, едкая струя. Юрий
зажмурился, выронил лопату, вскинул руки, пытаясь защититься. В это мгновение
что-то тяжелое обрушилось на его голову – и он всем телом и всем лицом встретил
прохладу широких крашеных половиц.
Тамара Шестакова. Август 1998
Было десять часов вечера, когда Тамара наконец вскарабкалась
по невообразимой лестнице, ведущей на чердачный этаж старинного купеческого
дома на бывшей Маяковке, ныне – Рождественской улице. Раньше, во времена
незапамятные, эта улица тоже звалась Рождественской, а в этом доме, как и в
соседних, были номера. «Нумера», так сказать. По слухам, с веселыми девицами.
Тамара вспомнила фотографии знаменитых Дмитриева и Карелина, запечатлевших для
потомства нижегородскую старину. Судя по ним, эта безобразно крутая лестница не
была такой заплеванной и, наверное, не воняла в ту пору кошками. Но до чего же
тяжело карабкаться!
Остановившись отдышаться перед дверью в общий коридор
мастерских, Тамара поглядела вниз, в пролет. Ничего себе высота! Идеальное
место для самоубийства, только очень уж тут грязно.
Дверь была вся испещрена фамилиями художников. Тамара
вспомнила, как не единожды приходила сюда делать репортажи. Не одна, как
теперь, а с солидной свитой: оператор, осветитель, помощники и тому подобные.
Захотелось повернуться и трусливо убежать, но в это время дверь распахнулась и
на пороге вырос Роман.
Может, Тамара и навоображала себя чего-то, но ей показалось,
будто при виде ее Роман страшно обрадовался.
– Я вроде бы не звонила еще, – робко, как бы
оправдываясь, начала она, но Роман махнул рукой:
– Ничего, я уже десятый раз выхожу посмотреть, пришли вы или
нет. Ужасно ждал, честное слово! Извините, я вперед пойду, ладно, – дорогу
показывать, а то в наших катакомбах…
«Катакомбы на высоте десятого этажа?» – с насмешкой думала
Тамара, следуя за ним и стараясь не глядеть на его спину слишком пристально. Он
был в белой майке и солдатских галифе старого образца, изрядно застиранных, а
может, выгоревших. На ногах высокие черные гетры и черные кроссовки. Полное
впечатление, что обут в солдатские сапоги. Сейчас таких не носят, все больше в
ботинках…
Вошли в мастерскую.
Она состояла из двух комнат, в первой царил скучный порядок
в геометрическом стиле, зато вторая, куда вела низенькая дверка, завешанная
мешковиной, являла собой полный хаос: в беспорядке сваленные картины,
подрамники и мольберты.
– Садитесь, – сказал Роман, указывая на огромный
продавленный диван, сбоку от которого висело большое темное зеркало.
«Если лечь головой вон туда, то можно смотреться в
зеркало», – подумала Тамара и удивилась причуде хозяина.
– Выпьете чего-нибудь? – спросил Роман. – То есть
у меня ничего такого особенного нет, только водка, но зато очень хорошая водка,
знаете, «Нижегородская»? Со льдом – просто класс!
Не успела она сказать, что водки не пьет, что предпочитает
сухое вино, лучше всего «Мозельское», как в руке у нее оказался граненый
стакан, полный доверху. На поверхности трепыхалась льдинка, и Тамара с испугом
прикоснулась губами к краю стакана.
Ничего страшного. Совсем ничего, даже очень вкусно! Тамара
сделал глоток, потом, расхрабрившись, еще один.
Роман отпил полстакана и теперь смотрел на нее, склонив
голову набок.
– Извините, а вы не кардиологом работаете? – спросил
заговорщически.
– Почему вдруг?! – изумилась Тамара, чувствуя враз и
облегчение, и разочарование, что он, оказывается, и понятия не имеет, что перед
ним знаменитая Тамара Шестакова.
Некогда знаменитая! Sic transit gloria mundi
[8]…
Вот именно.
