– Не надо! – пронзительно взвизгнуло за спиной. –
Не трогайте его! Пусть бежит!
– Молчи, дура! – рявкнул кто-то.
Звук удара, крик Инги – и сквозь рыдание:
– Толкай дверь! Толкай!
Черт, так вот оно что. Дверь-то открывается наружу! Юрий всей
тяжестью навалился – дверь поддалась. Он вырвался на крыльцо, и тут что-то
вцепилось в плечи, рвануло назад. Юрий схватился за косяк, натужась, клонился
вперед, таща на себе эту тяжесть.
– По голове! – прохрипел кто-то сзади. – Дай ему…
Какой-то худой смуглый человек бежал от калитки к крыльцу.
Его лицо было искажено ненавистью, в руках блестел нож.
«Ну, все! Вот и все!»
Человек замахнулся правой рукой, вонзившись взглядом в глаза
Юрия, а потом вдруг схватил его за грудки и рванул на себя так сильно, что
тяжесть сзади отвалилась. Юрий не удержался и упал на колени, но тут же вскочил
– чтобы увидеть, как худой с размаху ширнул вперед, во тьму коридора чем-то
блестящим.
Кто-то тоненько крикнул; худой отпрянул, толкнул Юрия:
– Беги, чего стал?
И понесся к калитке, странно держа на отлете руку с длинным
кухонным ножом, с которого капали на землю красные капли.
Рашид Гусейнов. Июнь 1999
…Больше всего он теперь ненавидел себя – за то, что упустил
время. Вот уже который месяц он пытается добраться до убийцы Нади – и все
никак. Расправиться с ней следовало сразу, но горе как бы лишило его мыслей. А
потом убийца поняла опасность и начала скрываться. Рашид никак не мог понять,
куда она вдруг исчезла? Где можно отсиживаться так долго, и носа не показывая
домой? У него не укладывалось в голове, что проклятая злодейка может уехать из
города, вообще из страны. Он не верил ни одному слову ее порочной сестры и
знал, что рано или поздно его ожидание будет вознаграждено. Оно длилось слишком
долго, это правда, но вот вчера вечером в конце улочки вдруг затормозило такси,
а потом в свете фар мелькнула женская фигура.
Рашид настолько привык к терпеливому ожиданию, что даже не
сразу сообразил: это она, наконец-то она! Не в силах прервать полусонное
оцепенение, смотрел, как девушка входит во двор, и, только когда за ней
захлопнулась калитка, наконец-то выбрался из-за аккуратно сложенных бревен, где
вот уже который день сидел, как в засаде, и подошел к калитке.
В доме горел свет, оттуда доносились голоса, перешедшие в
крики. Потом кто-то пробежал через двор, заскрежетал замок гаража, вспыхнул
свет. Заработал мотор. Свет погас, потом кто-то опять пробежал через двор и
открыл ворота.
«Сейчас все уйдут, – подумал Рашид. – Сейчас все
уедут, она останется с сестрой. Так и быть, я не буду трогать ее сестру, хотя
она и называла меня немытым хачиком и черномазым окурком. Трогать ее сестру –
это значит запачкаться самому, потому что падшую женщину можно побить только
камнями. Ладно, это не мое дело. Мне нужен только удар, только один удар – а
потом я смогу спать спокойно, потом я смогу сделать все, что от меня хочет
мать, потому что Надя будет отомщена. Когда выполнен долг перед мертвыми, можно
подумать и о долге перед живыми, но не раньше! Вот сейчас гости уедут…»
Автомобиль выехал из гаража и миновал Рашида, переваливаясь
на выбоинах дороги. В салоне горел свет, и он с ужасом увидел, что уезжает не
какой-то там гость – уезжает она, эта тварь!
Но почему, но как же… ведь она только что приехала! Не может
быть!
– Алёна! – раздался крик с крыльца, и Рашид узнал голос
младшей сестры. – Алёна, да ты рехнулась! Вернись! Мне завтра нужна
машина, мне надо ехать… А черт, вот дура нетраханая! Умотала все-таки!
– Ну и ладненько, – успокоил ее мужской голос. –
Продолжим наши игры?
Дверь захлопнулась.
И тогда Рашид сорвался с места и побежал по улице, чуть не
падая, не видя в темноте, куда попадают ноги. Он мгновенно запыхался, схватился
за сердце, согнулся…
Нет, не догнать! Ишак, почему он не раздобыл себе пистолет,
вот шайтан!
Вернулся и, задыхаясь, едва сдерживая слезы, сел под своими
бревнами.
«Да ладно, – мрачно успокаивал себя, – ну что же,
что уехала! Приедет снова!»
Он провел там еще час или два, смутно надеясь, что вот-вот
взревет мотор на повороте, свет фар прорежет тьму проулка. Но все было тихо. Он
уже начал клевать носом, как вдруг вспомнил крик младшей сестры: «Мне завтра
нужна машина!» Это значило, что Рашид зря тут сидит. Это значило, что Алёна не
вернется до завтра! И вообще неизвестно, когда она вернется…
Он вылез из укрытия и на шатких ногах побрел домой.
Мать, конечно, не спала: она никогда не засыпала до его
возвращения. Иногда, возвращаясь, Рашид видел на ее отекшем лице синяки под
глазами от долгих слез. Но она давно уже ничего, ни слова не говорила ему,
никак не пыталась образумить: молча подавала на стол еду, молча наливала в
ванну горячей воды, молча стелила ему постель и уходила в свою комнату.
Рашид тоже молчал. Слова им заменял один-единственный
взгляд, которым они обменивались, когда Рашид еще стоял на пороге. В глазах
матери был вопрос, в его глазах – ответ.
Она тотчас отводила взор, отворачивалась, уходила, а он
видел дрожь ее плеч и знал, что она не слезы сдерживает, а глубокий вздох
нескрываемого облегчения.
Ну да, конечно! Если он по-прежнему возвращается с таким
видом, словно какая-то армянская собака поставила его раком, значит, ему ничего
не удалось сделать. Значит, он так и не нашел Алёну. Значит, она все еще жива,
он не обагрил своих рук кровью, не запятнал чести семьи…
Мать боялась, что его посадят за убийство, а ему, честное
слово, было бы легче за решеткой, но с сознанием, что Надя радуется и гордится,
чем сейчас, когда он будто бы и не жил вовсе, а только ждал, ждал…
Рашид вяло ел и клял себя за то, что не раздобыл пистолет,
что не ворвался в дом сразу по следам Алёны. А еще больше он проклинал себя за
то, что когда-то послушался матери и привел Надю в тот страшный дом, где ее
убили…
За что? Почему? Она была такая тихая, такая ласковая, она
никому в жизни не причинила зла, она была счастьем для Рашида и его
единственной любовью…
Он выпил совсем немного вина, но от усталости и голода его
сразу разморило. Сидел за кухонным столом и тупо смотрел, как в тарелку капают
слезы.
