– Ну, хорошо, – смилостивилась Фаина Павловна, которая
порядком озябла, стоя у телефона голышом. – Тогда до послезавтра. Да,
кстати…
– Что? – с готовностью откликнулась трубка, но Фаина
Павловна какое-то мгновение молчала, нахмурясь и уставясь в темное окно.
Странно… странно, почему вдруг захотелось задать этот
вопрос? Словно бы чье-то бледное лицо прильнуло к стеклу со двора, хотя она
прекрасно знала, что это всего лишь лунный свет дрожит на листьях под порывами
прохладного ночного ветерка.
– Кстати, вы не получали никаких вестей из… ну, вы знаете,
откуда?
– Какие вести? – испуганно закудахтала Бюль-Бюль. –
Неужели и там что-то случилось? Да нет, этого не может быть, это совершенно
надежно!
– Спокойной ночи, – оборвала ее Фаина Павловна, швырнув
трубку.
Так и до смерти замерзнуть можно! Прочь, прочь всякие
глупости, которые полезли вдруг в голову, надо позаботиться и о своем здоровье.
Она сначала смыла с себя первую грязь под душем, а потом
улеглась в ванну. Рядом на табуреточке стоял коньяк и вазочка с печеньем.
Печенье было сухое, типа крекера, такое Фаина Павловна не больно-то любила,
однако из других лакомств в доме оказался только рахат-лукум, а ей сейчас было
не до восточных сладостей.
Она полулежала в объятиях душистой мыльной пены, катала во
рту глоток коньяка и думала об этих пяти тысячах долларов, которые лягут в ее
карман послезавтра. Нет, о шести, ведь тысяча причитается мифической соседке!
Фаина Павловна вспомнила старуху Лавочкину, образ которой
вдохновил ее на столь продуктивное вранье, – и просто-таки закисла от
смеха.
– За ваше драгоценнейшее, Клавдия Ивановна! – громко
провозгласила она, поднимая толстостенный хрустальный стакан.
Глотнула – и вдруг подавилась, да так, что едва не
задохнулась. Вскочила, пытаясь вытолкнуть коньяк из дыхательного горла. Это
удалось с великим трудом.
О господи, второй раз за один вечер она была на грани
смерти… и снова от удушья! За что, ну за что судьба так ополчилась на нее? Ну
что она такого сделала?!
Тяжело дыша, Фаина Павловна стояла по колено в мыльной воде,
опираясь руками о край ванны, и слезы текли по ее распаренному лицу. Сначала
это были слезы, вызванные кашлем, но вскоре они хлынули ручьями.
Она рыдала от жалости к себе. А поскольку Малютина жила
одна, рядом не было никого, кто разделил бы эту жалость.
Юрий Никифоров. Июнь 1999
В Выксе, в монастыре… Юрий довольно слабо представлял себе,
где, собственно, находится эта Выкса. Вроде бы по пути к Арзамасу, а может, и
нет. Где-то там есть еще Вача и Навашино. Или что-то в этом роде. Во всяком
случае, одно он откуда-то знал наверняка: в Выксу уходят автобусы с автовокзала
на площади Лядова. Но идти туда сейчас – бессмысленно. Во-первых, раньше шести
утра никакой автобус никуда не уйдет. Во-вторых… во-вторых, у него нет денег на
билет. Остатки былой амманской «роскоши» остались в кармане рубашки, брошенной
где-то на песчаном берегу Гребного канала.
Да, все это выглядит довольно однообразно: загранпаспорт
забыт в сумке на холме Геракла, последние деньги – в карманчике рубашки… Юрию
не на что купить не только билет до Выксы, но даже самый незамысловатый
трамвайный – если, к примеру, ему бы вздумалось сейчас отправиться покататься
на «двойке», по кольцу. Хотя «двойка» уже, наверное, тоже отправилась в депо –
спать.
Юрий зевнул и сделал несколько стремительных прыжков и
выпадов, отгоняя сон. Но никакими прыжками и выпадами нельзя было отогнать этот
вопрос, снова нависший над ним: что теперь делать?
Вопрос, конечно, интересный…
Итак, что у него имеется? Джинсы, легкие бразильские
мокасины, носки. Ну и трусы под джинсами. А еще паспорт в кармане и ключи –
ключи от родительской квартиры, где не лежат деньги и куда вообще нельзя
прийти, не рискнув при этом расстаться с жизнью.
Чего нет? Всего остального, даже носового платка. У него нет
также крыши над головой, ни копейки денег и мало-мальской уверенности в том,
что он будет жив завтра.
Зато в добавление к вышеперечисленному имуществу у него
имеются как минимум три лица (или группы лиц, выражаясь шершавым языком
протокола), которые жаждут его смерти. Это: люди из «Меркурия», приятели Инги и
Рашид. Как ни странно, вооруженный окровавленным ножом Рашид казался Юрию
наименее опасным из этой троицы. Он не в себе, он действует под влиянием
минутного настроения и своей навязчивой идеи; вполне вероятно, что завтра,
столкнувшись с Юрием на улице нос к носу, он даже не узнает его. А вот остальные
потенциальные ликвидаторы…
Юрию почему-то понравилось это выражение, и он несколько раз
повторил его про себя. Оно довольно точно определяло создавшуюся ситуацию. Ну,
с угрозой, исходящей со стороны «Меркурия», Юрий уже худо-бедно свыкся. Что же
касается приятелей Инги… ради бога, почему непременно надо было прикончить
нечаянного свидетеля их незамысловатых сексуальных забав? Почему тот,
черноволосый, с неприятно-знакомым лицом и высоким голосом, так нервничал, что
кто-то увидел его? Подумаешь, Железная Маска! В конце концов, он и поплатился
за свою чрезмерную нервозность и ведь наверняка погиб – судя по длине лезвия,
до самой рукоятки обагренного кровью, выжить с такой раной трудновато…
Юрия передернуло от запоздалого страха, когда он снова
вспомнил, как все это было, – и вдруг отчетливо осознал, что угроза
исходит, пожалуй, не с трех, а с четырех сторон. Ведь милиция уже наверняка
получила полное описание примет убийцы некоего брюнета. Ворвался, сволочь
такая, в разгар дружеской вечеринки в честную компанию, а потом ни за что ни
про что пырнул человека ножом – и дал деру…
Рашида они вряд ли разглядели, может быть, никто из них даже
не понял, что именно он убийца. Зато пока Юрий валялся без сознания на полу…
можно не сомневаться, что словесный портрет в милицию передан точнехонький! Да
что словесный портрет! Это чепуха! Они ведь обшарили его карманы, они видели
паспорт, они знают его имя!
Странно, что паспорт потом был положен на место. Юрий
мельком порадовался этому, а теперь выходит, что радоваться нечему!
Потенциальные убийцы вмиг стали в глазах закона жертвами убийцы истинного,
жестокого и коварного, может быть, даже маньяка… по имени Юрий Никифоров.
Юрий поднял голову и поглядел сквозь ветви высоких лип в
небо, словно пытался найти там подсказку, поддержку или определенный ответ на
все свои вопросы. Ничего. Темно. И означает сие: выпутывайся сам, дружище.
Не привыкать!
