«А вечером опять спину ломить будет или сердце
прихватит», – подумала Алёна, но не решилась ничего сказать.
Она молча взяла в углу таз с рассадой, кивнула тетке и пошла
обратным путем: мимо развеселых телят, мимо кованой ограды, мимо двухэтажных
домиков к воротам нынешнего монастыря. Ну чего, чего ей надо, спрашивается?!
Чего ее дерет в разные стороны? То волосы (остатки волос) на голове
зашевелились от страха при одном только намеке на послушание, то едва не плачет
от обиды, что недостойна смотреть на открывающуюся чудотворную… Только для
своих. Ну так стань же этой своей, от тебя же именно этого и ждут все, от тети
Кати и Липки до матушки Февронии! С распростертыми объятиями примут!
Алёна бухнула таз прямо у ворот и потерла ноющие руки.
Сходила в привратницкую, принесла ведро с водой, консервную баночку-поливалку,
опустилась на корточки и вяло принялась ковырять копалкой пушистую, вчера
вскопанную и удобренную землю большой клумбы.
Ладно. Сегодня последний день для раздумий. Последний день
для сомнений: остаться здесь или вернуться в мир… чтобы еще раз поговорить с
сестрой; чтобы найти Фаину и все наконец выяснить без посредников; может быть,
чтобы встретиться с Юрием…
Вот именно! В этом-то дело! Себе можно было бы не врать… да
и Богу тоже, он все видит.
«Ну а раз видишь, – почти с вызовом обратилась к
небесам Алёна, – сам реши, куда мне идти. Больше ничего от тебя не прошу –
только одного последнего знака. И уж как ты сегодня велишь, так я завтра и
поступлю».
Она осторожно высвободила из переплетения цветочных стеблей
крепенькую астру, вылила в ямку полную баночку воды и опустила туда корни
ростка. Осторожно, голыми руками, принялась нагребать землю. Цветы надо сажать
непременно голыми руками, в перчатках ничего не получится. Они должны
чувствовать человека…
Не было на свете работы, которая успокаивает лучше! Алена
копала и наливала воду, и сажала, и приминала ладонями рыхлую, влажную землю,
что-то мурлыча себе под нос, не думая ни о чем, только о том разноцветье,
которое окутает вскоре монастырские врата, – как вдруг услышала свое имя.
Кто-то окликнул ее – да так испуганно, так переполошенно.
Сначала показалось, это Липка кричит, и Алёна стремительно поднялась, испугавшись:
что-то случилось с тетей Катей? Но к ней бежала не Липка.
К ней бежала высокая девушка в коротеньком платьишке.
Длинные белокурые волосы метались по плечам, огромные голубые глаза жалобно
искали взгляда сестры. Алёна сразу узнала Ингу, и хотя все так и всколыхнулось
в душе, все обиды, и горечь, и та муть, которая там лежала с позапрошлой ночи,
она все же нашла в себе силы не оттолкнуть сестру, когда та с разбегу бросилась
на шею, а обняла и прижала к себе, бормоча испуганно:
– Да ты что? Случилось что?
Нет, разумеется, Инга приехала не оттого, что просто стыдно
стало, что решила попросить прощения у Алёны, которую, можно сказать, из дому
выгнала. Что-то случилось: вон какие глазищи, вон как дрожит вся…
– Ой, ой… – выдыхала она, стискивая руки, а слезы так и
лились из глаз. Похоже было, Инга только и ждала этой встречи, чтобы дать им
волю.
Алёна гладила ее по плечу, ощущая, как от слез Инги
промокает ее платье. Ого, она и не подозревала, что сестра может так плакать!
Да что произошло? О господи, а если у нее нашли СПИД? Или еще какую-нибудь
гадость? Или она, храни бог, беременна от кого-то из своих хахалей, но не
знает, от кого?
Что за чепуха лезет в голову! Но что бы это ни было, Инга
уверена, что расхлебывать кашу, которую она заварила, должна именно ее старшая
сестра.
Неужели это тот знак, которого Алёна ждала от небес? Неужели
остается уповать только на Божью помощь? И заплатить за исцеление Инги придется
собой…
Задрожала душа, затрепетала крылышками, как бабочка,
накрытая ладонью. Не вырваться? Неужели теперь не вырваться?
– Алёна, я не виновата, клянусь! – забормотала Инга,
поднимая мокрое красное лицо. – Я этого вообще не хотела, но так хорошо
платили… а у нас крыша стала протекать, я думала, перекроем не шифером, а
настоящей красной черепицей, ну, ты знаешь, такой дорогой, вставим в окна
стеклопакеты, сложим камин, вообще ремонт сделаем, чтоб можно было жить как
люди, АГВ, чтоб печку не топить…
Алёна засмеялась бы, если б могла. Крепко, крепко достало
Ингу, если она вдруг вспомнила про крышу и АГВ!
– Да что случилось-то? – спросила как могла ласковее,
отстраняясь и ополаскивая в ведре заскорузлые от земли руки. – Так
трясешься, будто убили кого. Сама-то здорова?
Инга вздрогнула, тупо уставилась на нее:
– А ты откуда знаешь?
Алёна резко выпрямилась.
Всё! Точно! Неужели все-таки СПИД?
– Давно?
– Вчера… вчера ближе к вечеру, даже не знаю, во сколько. Я
убежала, не могла смотреть, оставила их… наверное, истерика началась. Потом
вышла – никого. И его они тоже унесли. Не знаю, куда! Может быть, зарыли
где-то, не знаю, не знаю! Но я посмотрела: вроде бы не у нас во дворе, хотя от
них всего можно ожидать, всего на свете! И, главное, того парня они сами хотели
убить, а потом он же и…
У Алёны упали руки. Что?!
Инга взглянула измученными глазами:
– Ой, что же теперь делать?.. Меня арестуют теперь, да? Я
сама хотела в милицию, но ведь тогда пришлось бы про все рассказать, про все,
что мы делали… а за это убьют, натурально убьют, и никто следов не найдет! Я
прямо первым же рейсом – сюда. Забрала кое-что и… Мне все время казалось, за
мной кто-то следит в автобусе. Алёна, ты поможешь? Я не виновата, я просто не
хотела, чтобы они кого-то убивали! – Она осеклась, глядя поверх Алёниного
плеча. Глаза вдруг стали стеклянные. И, взмахнув обеими руками, словно
отталкивая от себя что-то, Инга повернулась – и со всех ног бросилась бежать
через дворы, мимо сараев, куда-то вперед.
Алёна испуганно обернулась.
Улица почти пуста. Едет большой черный джип. Бредет
худенький паренек – наверное, студент техникума опоздал на занятия. Быстро идет
высокий парень в синей каскетке, голубой рубашке и джинсах; на плечи вперед
рукавами накинут серый пуловер…
Почему-то она никак не могла отвести от него глаз. И он тоже
вдруг приостановился, вытаращился изумленно. И закричал:
– Алёна! Алёна!
Они со всех ног кинулись друг к другу и, не раздумывая,
словно только того и ждали, обнялись. Алёна уткнулась ему в плечо и
чувствовала, как он быстро, мелко целует ей шею и косынку, прикрывавшую
стриженую голову. Она не шелохнулась, не отстранилась. Так и должно быть,
именно так!
