Она нарочно заставляла себя выдумывать всякую такую чушь,
самую несусветную, самую омерзительную, потому что это наполняло душу силой и
презрением. Додумались! Звонить по телефону замогильными голосами! Лучше ничего
не могли изобрести? А под дверь просто несло сквозняком, ей только показалось,
будто там какой-то особенно ледяной воздух: у нее в последнее время стали
сильно зябнуть ноги, вот и показалось. Надо надеть носки, только и всего.
Варвара Васильевна выключила свет и уже повернулась, чтобы
пойти в спаленку, как вдруг за ее спиной словно пролетело что-то, а потом
далекий, невыразимо печальный юношеский голос пробормотал:
– Ох, ну зачем, зачем ты меня убила?..
Варвара Васильевна ударила по выключателю, словно по гашетке
пулемета. Вспыхнул свет. Показалось или за окном в самом деле мелькнуло что-то
белое?
Она ринулась к балконной двери. Выглянула… но, презирая себя
за малодушие, не стала выходить: только накрепко заперла дверь и даже форточку
закрыла.
– Мне это почудилось, – вслух произнесла Варвара
Васильевна. – Почудилось!
Голос был сдавленный, чуть слышный. Словно бы она уже тоже
умерла! И вдруг ей невыносимо захотелось поговорить с кем-нибудь живым. Она
поспешно, путаясь в цифрах, набрала номер племянниц, но после первого же гудка
брякнула трубку на рычаг.
Нет! Это невозможно! После того как они криком кричали друг
на друга накануне отъезда Алёны за границу, после того презрительного молчания,
которым окружила ее Инга, – нет! Девчонка даже не знала, что случилось с
Варварой Васильевной, как тяжко ей приходилось. Своему адвокату она настрого
запретила ставить племянниц в известность о беде. «Неуместная гордыня!» –
сказала та, пожав плечами, но просьбу Варвары Васильевны выполнила.
При чем тут гордыня?! Но невозможно же после всех тех
обидных слов, которые она наговорила Алёне, когда та была под следствием,
признаться, что сама попала точно в такую же историю! Невозможно же просить
помощи после того, как сама отказала в ней своим ближайшим родственницам!
Нет, наверное, адвокатша была права. Неуместная гордыня. А проще
сказать – одичала Варвара Васильевна в своем одиночестве.
Ладно, пусть так. Тем лучше – никому не надо звонить, не
надо ни перед кем унижаться.
Пошла в боковушку, где устроила себе спальню. Рука взлетела
было к выключателю, но бессильно упала. Ладно, пусть погорит свет, потом,
немножко погодя, она встанет и погасит его.
Варвара Васильевна не стала также выключать маленькое бра у
изголовья кровати. Нашла в комоде шерстяные носки, надела их, взяла второе
одеяло и легла. Закрылась чуть не с головой, но тотчас стала задыхаться. Это
одновременное ощущение удушья и мертвенного холода, разлившегося по всему телу,
было мучительно.
Она отбросила с груди одеяло и, протянув руку, сняла с
тумбочки фотографию в старинной рамочке, которую когда-то подарила ей покойная
сестра, обожавшая всякие такие антикварные штучки. Рамочка была очень красивая,
но сейчас Варвара Васильевна сдвинула стекло, вытащила из-под него снимок и
отодвинула подальше от глаз, чтобы лучше видеть.
Это был портрет Данилы, увеличенный с той маленькой
любительской фронтовой фотографии, которую Варвара Васильевна всегда носила за
обложкой паспорта. Обычно увеличение с таких фотографий получается плохим,
расплывчатым, но тут мастер постарался на славу, и большой снимок оказался даже
лучше маленького. Данила был на нем совершенно как живой, с этой его
бесстрашной улыбкой и вскинутыми бровями. Солнце блестело в его глазах, но он
не щурился: он любил смотреть прямо на солнце и не отводил глаз, и ничего ему
потом не делалось, кругов перед глазами не было, только ярче становились эти
любимые глаза…
Варвара Васильевна прижала губы к губам Данилы и так
полежала некоторое время, бездумно глядя поверх снимка на полоску света,
падавшую из комнаты. Потом осторожно устроила портрет на подушке, рядом с
собой, обняла подушку и повернулась так, чтобы касаться щекой лица Данилы.
Подтянула колени к подбородку, съежилась, стараясь воскресить в себе память о
том, как она засыпала в кольце его любящих рук. Интересно, она в самом деле это
помнит или только думает, будто помнит? Варвара Васильевна зажмурилась… и вдруг
уснула мгновенно, забыв обо всех своих страхах, о призраках, о чужой мести и о
своем одиночестве, и всю ночь она спала спокойно, чувствуя сердцем, что любимый
муж даже и мертвый охраняет ее от другого мертвеца… от человека, которого она
убила, потому что он хотел убить ее.
Юрий Никифоров. Июнь 1999
– Погоди-ка, – велел Юрий, и машина резко встала, будто
наскочив на препятствие. Он уже привык к Алёниной манере тормозить, а потому не
полетел лбом вперед, а удержался, только слегка клюнул носом.
– Посиди, я выйду, – сказал он, и Алёна устало
покосилась, но ничего не сказала. Да, она смертельно устала, удивительно, как
вообще выдержала эту дорогу, вела старенький «москвичок» буквально на
автопилоте, ну а Юрий был все-таки за пассажира, не так напрягался, у него-то
оставались время и силы подумать, он этим занимался всю дорогу и вот до чего
додумался.
– Ты тут посиди, а я осторожненько пройдусь. Хватит с нас на
сегодня неожиданностей, у меня какое-то предчувствие нехорошее. Вдруг этот
бешеный абрек где-нибудь здесь затаился…
– Что, убийцу на место преступления тянет?
Алёна едва шевелила губами. Еще хватает силы шутить, надо
же! Хотя шутка… мягко говоря, мрачноватая получилась.
– Наверное, он дома сидит, трясется, что за ним вот-вот
придут. А может, и вообще в родные горы сбежал, в каких-нибудь пещерах
отсиживается.
– Один в вышине? Сидит над снегами у края стремнины? –
подхватил Юрий, обрадовавшись ее слегка оживившемуся голосу. – Дал бы бог…
Но я все-таки проверю, ладно?
– Ладно, – вяло пробормотала Алёна, опять впадая в
состояние полного безразличия. Она даже голову на руль опустила.
Юрию захотелось обнять ее. Хотя она практически весь день
провела в его объятиях: сначала бросились друг к другу при встрече, как два
потерявшихся ребенка, потом он утешал ее в монастыре, ну и, конечно, когда
нашли Ингу, когда ждали результата врачебного осмотра, – особенно когда
узнали, что она опять потеряла сознание.
Да, она была в памяти, когда ее нашли, пока вытаскивали из
подвала, и не сводила с Юрия глаз, и все шевелила, шевелила губами, будто
пыталась что-то сказать, и вдруг выдохнула:
– Молчи… Я сама…
И с облегчением вздохнула, словно исполнив наконец какой-то
долг. Потом глаза у нее закатились, и девушка лишилась сознания. Сотрясение мозга,
тяжелый шок – по мнению врача в приемном покое, этого было вполне достаточно
для столь долгого беспамятства.
