– Алименты? – удивилась она. – Вы в разводе?
– Жена не простила меня, когда узнала о моем романе и о внебрачном ребенке. И с сыном видеться не дает. А я его очень люблю и очень по нему скучаю.
– Большой сын? – с неожиданно искренним интересом спросила Рыженко.
– Двенадцать лет.
Она вспомнила свою Ленку в этом возрасте. И вспомнила их с мужем азартное стремление видеть дочку и проводить с ней как можно больше времени каждый день, потому что она менялась стремительно и непредсказуемо, еще вчера это была одна девочка, а сегодня уже совершенно другая, которая что-то услышала, увидела, прочитала и поняла, сделала свои выводы, и теперь ей не интересно то, о чем она так увлеченно еще накануне могла говорить часами, теперь для нее важно совсем-совсем другое… Вспомнила, как однажды, когда муж заехал за ней после работы и они, возвращаясь домой, давились от хохота, заключая пари: какое увлечение овладеет их ненаглядным чадом сегодня? Муж говорил, что оперская интуиция подсказывает ему: если вчера предметом ее постоянного и горячего интереса были герои сериала «Соколовы», то сегодня наверняка будет знаменитый рок-певец, который приехал в Россию на гастроли. А на чем настаивала Надежда Игоревна? Она не могла вспомнить. Вот странно: слова мужа помнит совершенно точно, даже видит его лицо, слышит его голос, а то, что говорила сама, забыла. Но зато хорошо помнила, что именно было тогда ставкой в этом пари. И еще помнила, что выиграла, поэтому ночью, разомкнув объятия, они вышли на кухню пить чай. Муж предпочитал сразу засыпать, а ей обычно не спалось и хотелось еще посидеть-поговорить. Она тогда выиграла, и все было так, как ей нравится.
– Вы молчите, – угрюмо констатировал Кирган. – Вас шокировала моя история?
Надо же, оказывается, она так погрузилась в воспоминания, что не заметила, как пауза затянулась. А вот история… Шокировала ли она Надежду Игоревну? Да нет, она в своей практике следователя и не с такими коллизиями сталкивалась. Но она с ужасом и удивлением почувствовала, что злость и ненависть к этому человеку куда-то подевались. Теперь он вызывал у нее сочувствие, несмотря на то, как поступил в прошлом году по отношению к ней. Сочувствие и странное, непонятно откуда взявшееся желание протянуть руку и погладить его по волосам. Господи, глупость какая!
– Почему же вы взялись за дело Аверкиной, если решили больше не практиковать?
– Сам не знаю. – Ей показалось, что на лице адвоката мелькнула беглая улыбка. Мелькнула – и тут же пропала. – Пришел мальчик, Ленар Габитов, с ним – двое стариков-пенсионеров, начали меня уговаривать, и я не смог отказать. Клял себя последними словами за то, что согласился. Но как-то они меня уломали… Сейчас уже и не припомню, какими такими способами. А уж когда соглашение подписали, мне пути назад не было, я же не имею права отказаться. Но это было только сначала.
– А потом что? – ей становилось все интереснее.
– А потом я понял, что моя подзащитная невиновна, и тогда во мне проснулся охотничий азарт, желание вытащить ее, приложить все усилия. Может, я так хотел искупить свою вину, не знаю… И еще был момент, когда я увидел, как у Натальи опустились руки. И вспомнил про грех уныния. Я понял, что не хочу быть похожим на нее. Надежда Игоревна, давайте больше не будем об этом, ладно? Боюсь, еще чуть-чуть – и вы меня возненавидите. Впрочем, вы и так меня ненавидите, хуже уже вряд ли будет. Но вам может показаться, что я умышленно пытаюсь сократить дистанцию между защитником и следователем, и вы мне этого не простите. А я уже и так перед вами виноват. Мне бы не хотелось, чтобы ваша неприязнь ко мне стала сильнее.
Ну вот, дождалась. Довыпендривалась. Ведет себя как пустая истеричная бабенка, которая старается демонстрировать свои чувства всем и каждому. Ну почему она с самого начала не выстроила отношения с адвокатом, не сделала их ровными и деловыми, какими всегда бывали ее отношения с защитниками по уголовным делам? Почему всячески подчеркивала, как он ей неприятен? Зачем? Чего добивалась? Чтобы ему было неуютно и напряжно в ее присутствии? Чтобы – что? А теперь, когда ей придется на каждом шагу признавать его правоту, что она станет делать со всем своим праведным гневом, которому позволила выплеснуться наружу? Неужели у нее достанет глупости, чтобы упираться до последнего и изо всех сил делать вид, будто убеждена в виновности Аверкиной, хотя на самом деле с каждым днем растет уверенность в том, что девчонку действительно подставили! Да, в прошлом году он поступил гадко, подло, некрасиво. И что? Теперь из-за этого должна страдать несчастная медсестра Аверкина? Тем паче адвокат так наказан судьбой, что врагу не пожелаешь.
Ей стало противно и муторно от взгляда на себя со стороны. И еще в глубине души шевельнулось сочувствие к сидящему за рулем мужчине. И, кажется, даже симпатия.
В холодильнике было пусто, даже элементарную закусь соорудить не из чего. Виталий раздраженно захлопнул дверцу и достал из кухонного шкафчика бутылку и стакан с толстым дном. Налил изрядную порцию, поднес ко рту и… поставил на стол. Что-то не так.
На душе было смутно, одновременно горько и радостно. Он корил себя за то, что внезапно, ни с того ни с сего, разоткровенничался со следователем. И чего его потянуло на признания? Наверное, его выбил из колеи вид Надежды Игоревны в партикулярном платье и без привычной «кики» из волос, которая ее ужасно, оказывается, старила. И вел он себя совершенно по-дурацки, и нес какую-то чушь, да еще и упал в придачу… Как дурак, признался в том, что чуть не спился. Совсем расслабился и нюх потерял. Разве можно так разговаривать со следователем? Придурок!
Чуть не спился… Виталий вышел из кухни, открыл дверь ванной, включил освещение и посмотрел на себя в зеркало. То, что он увидел, ему не понравилось. Рассматривал долго, внимательно, потом вышел в комнату и достал из альбома прошлогодние фотографии, сделанные примерно за месяц до начала процесса над скинхедами, когда они вместе с женой Милой и сынишкой ездили на Кипр. Всего год прошел, а если сравнивать два изображения – на снимке и в зеркале, будто на десять лет постарел. Опустился. Под глазами мешки, прорезанные невесть откуда взявшимися морщинами, которых еще год назад и в помине не было. И носогубные складки залегли глубже. И кожа приобрела нездоровый красноватый оттенок. И волосы, давно забывшие, что такое ножницы в руках опытного дорогого парикмахера. Над брючным ремнем вот-вот нависнет недвусмысленная складка, не зря же предупреждают, что в алкоголе много калорий. Одним словом, ничего хорошего Виталий Кирган не увидел. И Надежда Игоревна, наверное, тоже не видит ничего приятного, когда смотрит на него. Он-то, мужик до мозга костей, глаза растопырил, впитывая в себя вид ее ослепительной кожи, полного тугого тела и густых блестящих волос, а она, наверное, смотрела на него и недоумевала, как этот помятый неухоженный мужичонка смеет на нее пялиться.
От этой мысли он почувствовал себя почему-то униженным. Он, Виталий Кирган, предмет обожания всех девчонок на курсе, мужчина, который всегда очень нравился женщинам, вдруг понял, что он не ровня Надежде Игоревне. Не следователю Рыженко, а именно красивой женщине по имени Надежда. Недостоин. Не тянет. Не соответствует. И не имеет у нее никаких шансов.
