Он часто думал об этом. Может, каждая любовь, каждое большое
чувство людей друг к другу — это величественный вызов смерти, вызов вечности,
понимая, что ничто не вечно, что одиночество неизбежно и смерть не приходит
одновременно, люди тем не менее осмеливаются бросить вызов судьбе, вечности и
смерти. И живут так, словно смерти не существует. Словно вечность, ожидающая их
за порогом небытия, все равно отступает перед этим великим вызовом энтропии,
разрушающей все, кроме подлинных чувств. Думая об этом, он приучил себя
относиться к мысли о неизбежном расставании как к своей внезапной смерти, после
которой не должно быть ни Сандры Лурье, ни его сына — Марка, которому в этом
году уже исполнилось двенадцать лет. Конечно, Кемаль не имел права жениться и
тем более разводиться. Не имел права на ребенка. Впрочем, когда он узнал о том,
что Марта должна рожать, было уже поздно что-либо предпринимать. Марта всегда
была беспечной женщиной. И само появление Марка вызвало огромную радость и
тревогу одновременно. Кемаль слишком долго жил в Америке, чтобы осознавать, как
именно будут относиться к сыну советского агента. Помешанные на любви к своей
стране и своей свободе, американцы не прощали подобного предательства никому,
справедливо полагая, что подобное нельзя прощать ни при каких обстоятельствах.
Теперь, сидя рядом с Сандрой, он вел машину по направлению к
центру города и молча слушал женщину, рассказывающую, как она добиралась до
Торонто. В Вашингтоне была нелетная погода, и она не смогла вовремя вылететь в
Новый Орлеан. Тогда она решила лететь в Торонто, и едва погода немного
прояснилась, поехала в аэропорт и взяла билет в Канаду.
— Как твоя дочь? — спросил Кемаль. Дочь Сандры два
месяца назад вышла замуж, и он был в числе приглашенных на свадьбу. Но не
поехал в Америку. Его связной Питер Льюис справедливо рассудил, что в условиях
сжимающегося вокруг Кемаля кольца и слишком откровенного, назойливого
любопытства американских агентов к своему подопечному в Канаде лететь в
Луизиану будет слишком опасно, и Кемаль вынужден был остаться в Канаде,
сославшись на весьма важные дела. Сандра явно обиделась, но ничем не дала
понять, как она недовольна. И только теперь, спустя два месяца, спросила:
— Это тебя так волнует? Он помрачнел.
— Ты ведь знаешь, у меня были важные дела.
— Из-за которых ты не мог прилететь даже на несколько
часов, — заметила женщина, — я помню.
— Я ведь тебе объяснял.
— Я помню, — снова повторила она.
— Кажется, мы начинаем ругаться. Она улыбнулась.
— Кажется, да. Он взглянул на нее.
— Не могу понять, когда ты говоришь серьезно, а когда
шутишь.
— Как и я.
— По-моему, мы идеальная пара, ты не находишь?
— Да, — согласилась она, — по-моему, тоже. Он
любил ее и за эти удивительные переходы, когда при любой надвигающейся
размолвке или ссоре она умела улыбнуться и разрядить грозу, не доводя до
разрыва.
— Ты знаешь, — сказал Кемаль, уже въехав в город, —
я, кажется, впервые понял, кто ты такая.
— Да? — удивилась женщина. — Это интересно. И
кто же я?
— Идеальная женщина для любящего мужчины. Кажется, была
такая пьеса.
— Никогда не слышала. Но все равно приятно. Я должна
вернуть комплимент?
— Не обязательно.
— Ты становишься слишком скромным.
— Это возраст, — пробормотал он, — мне уже
скоро будет пятьдесят.
— Еще не скоро, — запротестовала она, — ты
совсем не старый. И с твоей стороны просто некрасиво напоминать о моем
возрасте.
— Я разве напоминал?
— А кто спросил о дочери? Ты знаешь, у нее должен быть
ребенок. Я буду бабушкой, Кемаль. Представляешь: бабушкой! — Она
произнесла эту фразу сначала по-английски, затем по-французски. Жители Луизианы
традиционно хорошо говорили и на французском языке.
— Ты будешь самой очаровательной бабушкой в Америке.
— И ты будешь встречаться с бабушкой? Вот тогда ты
можешь вспомнить и о своем возрасте.
— А я о нем все время помню, — угрюмо ответил
он, — и еще о многом другом.
— Ты можешь остановить автомобиль? — вдруг спросила
она.
Он удивленно взглянул на нее, но нажал на тормоза,
останавливая машину. Она посмотрела ему в глаза и вдруг, нагнувшись, приблизила
лицо и первой поцеловала его. Поцелуй был долгим, словно они проделывали это в
первый раз. Очень долгим. Они на секунду забыли обо всем на свете. И в этот
момент в стекло кто-то требовательно постучал.
— Черт возьми, — пробормотал Кемаль, —
кажется, даже здесь нам не дадут спокойно сидеть. У дверей автомобиля стоял
полицейский.
— Простите, — вежливо сказал он, — но здесь
нельзя останавливаться.
Вам нужно проехать немного вперед.
— Спасибо, офицер, — улыбнулся Кемаль, — мы
сейчас проедем. Извините нас.
— Ничего, — улыбнулся полицейский, — вы
делали это так здорово, что мне не хотелось вас отвлекать.
Сандра улыбнулась.
— Благодарю вас, — сказала она на прощанье. Они
проехали немного вперед.
— Кажется, нам придется остановиться еще раз,
неожиданно нахмурилась Сандра, у нас просто нет другого выбора.
Он снова взглянул на нее.
— Что случилось?
— А ты не догадываешься? — так же мрачно спросила
она.
— Что-нибудь случилось?
— Конечно.
— Ничего не понимаю. Почему нам нужно останавливаться?
— Отель рядом, — показала она на здание с правой
стороны. И широко улыбнулась.
— Господи, — прошептал он, — ты действительно
необыкновенная женщина.
Я согласен.
И повернул автомобиль к отелю.
Они никогда не уставали друг от друга. Каждая встреча,
десятая, сотая, тысячная, словно открывала нечто новое в каждом из них. Это
было даже не влечение, это было нечто необъяснимое и тревожное. Люди называли
это Любовью, а ему казалось это погружением друг в друга. И чем глубже бывало
погружение, тем интереснее бывали они друг для друга, открывая в своем партнере
новые, ранее неизвестные черты. Только интимное общение способно обнажить
человеческую душу и выявить все качества характера. Только здесь отчетливо
виден характер человека — замкнутого или открытого, благородного или подлого,
доброго или злого. Только в эти моменты человек сбрасывает маску, становясь
самим собой. И, может быть, худшая из профессий — лицедейство «жриц любви»,
умудряющихся притворяться даже в эти мгновения откровений. Но лишь когда
применяются механические приемы любви, не способные затронуть душу женщины. И
только подлинное чувство, коснувшись души самого развращенного существа, способно
преобразить его, даруя истинное, а не притворное наслаждение своему партнеру.
