— Ты не хочешь, — поняла женщина, убирая наконец
свои руки. Потом спросила:
— Когда ты должен лететь?
— Наверное, завтра, — это он сумел произнести
каким-то чужим голосом.
— Я не знаю, что с тобой происходит, — начала
торопливо говорить она, словно опасаясь, что может не успеть, — и даже
боюсь гадать на эту тему. Но я знаю одно, Кемаль, я не смогу без тебя жить.
Понимаешь, не смогу. Я тебя очень люблю.
Она впервые говорила такие слова. Словно своим долгим
молчанием он сломал ее гордость, и теперь рядом с ним была не известный
адвокат, не бывший вице-губернатор штата, не конгрессмен Соединенных Штатов, а
просто женщина, ждущая его ответа. А он снова молчал. И ломал сильнее, словно
задавшись целью заставить ее принять в этот вечер максимальную дозу боли. И он,
чувствуя, как зашкаливает этот чудовищный дозиметр боли, просто протянул руку
и, обняв ее, осторожно привлек к себе. Поцелуй был долгим. И прощальным. Она
снова это почувствовала. Но предел унижения ее гордости был уже пройден. И она
не стала спрашивать, почему. Словно предчувствуя, что и на этот вопрос не
получит ответа.
— Поедем куда-нибудь, — вдруг попросила
она, — я не хочу возвращаться в отель. Сегодняшнюю ночь ты можешь мне
подарить?
Вместо ответа он развернул автомобиль. А потом была такая
длинная и такая короткая ночь. В эту ночь они любили друг друга, как могут
любить еще немногие, оставшиеся в этом технократическом мире люди. Ибо, став венцом
Вселенной, человек не сделал лучше среду своего обитания. И сам не сделался
лучше. В эту ночь они были вдвоем.
Больше они не говорили. Им это было просто не нужно. На
одну-единственную ночь в своей жизни они стали телепатами. Всеобъемлющая любовь
и ужас расставания стали мощными катализаторами, обострившими все чувства до
предела.
Они гуляли по улицам города, меняли кафе, говорили о чем-то
с официантами и барменами. Но все это была лишь мишура. На самом деле они
говорили в эту ночь только друг с другом. Это было пиршество любви и похороны
любви. Под утро они, забравшись в какой-то кемпинг, неистово отдались любви,
словно сбросив с себя груз своих сорока с лишним лет.
Это была ночь вдохновения и любви, горя и расставания. Ночь,
смешавшая все их прежние представления. Даже более чем раскованная, в постели
Сандра Лурье стала демоном. Даже более чем опытный, Кемаль Аслан стал
волшебником. Они доводили друг друга до экстаза и замирали в тревожном ожидании
предвкушения удовольствия, которое доставляли друг другу. Ибо высшее
наслаждение в постели — это дарить радость своему партнеру. Чувствовать, как
его тело бурно содрогается от наслаждения и восторга перед тем неведомым
животным инстинктом, который так прочно сидит в каждом из людей.
В эту ночь они любили друг друга. Он целовал каждый
сантиметр ее тела, словно прощаясь с этой жизнью, отдавая последнее «прости»
любимой женщине. Она целовала каждый сантиметр его тела, словно пытаясь понять
эту неведомую силу, спрятанную в любимом человеке и заставлявшую его идти на
такие страдания. В какой-то момент Кемаль даже решил статься. Но даже во время
яростного противостояния он понимал — это нереально. Разум и чувства
отказывались сливаться в одно целое. И это сильнее всего чувствовала сама
Сандра.
Но все равно в эту ночь они любили друг друга. Это было их
вызовом и их расставанием. Это было их прощанием и последним свиданием. Эту
ночь им словно подарили небожители, и они были благодарны судьбе за этот
подарок. В конце концов, не так уж много людей на Земле, переживших подобную
ночь.
А утром он отвез ее в аэропорт. Она попрощалась с ним
привычно сухо, как часто это делала на людях. И попросила позвонить, когда он
вернется из Европы, словно между ними ничего не произошло. И ушла. Ушла, не
оглядываясь, заставляя себя идти привычно прямо, гордо, подняв голову. Уже у
самой стойки она все-таки обернулась. И, обернувшись, увидела слезы в его
глазах. Или это ей показалось? Она этого так никогда и не узнает.
София. Болгария. 23–24 января 1991 года
В это утро в Софию позвонил сам Милт Берден
[5]
легендарный руководитель советского отдела ЦРУ. В Лэнгли говорили, что он знал
жизнь советских людей гораздо лучше, чем все последние генеральные секретари
коммунистической партии. Берден позвонил на квартиру, где Тернер и Райт
остановились.
— Что у вас происходит, ребята? — спросил Берден
своим характерным глуховатым голосом. — Может, вы мне объясните? Какого
загулявшего типа вы опять ищете? Мы целыми днями сидим над записками нашим
шефам по поводу ситуации с этим арабом, а вы гуляете по Болгарии.
У Бердена наверняка был подключен к телефону специальный
шифратор, искажающий его голос. Но, даже несмотря на это, Милт говорил так,
словно его прослушивали все контрразведки мира. Тернер понял, что имел в виду
руководитель отдела. Арабом он, конечно, называл Саддама Хусейна, записками —
аналитические материалы, а загулявшим типом — советского агента-нелегала.
— Пытаемся что-то сделать, — пробормотал Тернер.
— У меня сидит рядом Арт Бэннон. По-моему, вы валяете
дурака, ребята.
— Но, сэр…
— Никаких возражений. Сегодня вылетаете обратно. Я сам
доложу нашему шефу о своем решении. Он имел в виду Эшби.
— Хорошо, — к достоинствам Тернера относилось
некоторое понимание того момента, что с Берденом лучше не спорить. Это был не
Бэннон и даже не Эшби.
— Я думаю, мы сумеем решить все наши проблемы на
месте, — подчеркнуто добродушным тоном выговорил Берден. — А ты как
думаешь?
— Кажется, я вообще перестал думать, — пробормотал
Тернер.
— Ты что-то сказал или мне послышалось?
— Вам послышалось.
— Я так и подумал. Вылетите завтра. Мы обстоятельно
займемся вашей проблемой.
«Этот тип, как танк», раздраженно подумал Тернер. Интересно
только, как он убедит Эшби в своем решении? Хотя убеждать уже не придется.
Формально Берден прав. Они ничего не нашли в Болгарии и не могли найти. Здесь
слишком долго была бесконтрольная вотчина советского КГБ. Было бы наивно и
глупо полагать, что они найдут что-нибудь. Могло помочь только чудо, а его не
случилось. Берден понимал это гораздо лучше Эшби, не знающего всю систему
методов работы Комитета государственной безопасности.
— Я все понял, сэр, — сказал Тернер, — завтра
мы вылетаем.
«Чудес не бывает», — хотел добавить он от себя, но
сдержался.
Райт с интересом следил за его разговором.
— Берден звонил? — спросил он.
— Да, — сказал Тернер, положив трубку, —
чудес не бывает.
— Тогда все понятно, — уныло пробормотал
Райт, — кажется, нам придется возвращаться.
