Но сейчас, в январе 1991 года, именно Эймсу будет поручена
координация всех действий ЦРУ против КГБ в Германии. Милт Берден доверял Эймсу,
что не помешало ему сказать Эшби:
— Я думаю, их источник информации в нашем ведомстве —
это как раз тот самый неучтенный фактор, которого мы пока не знаем.
Эшби кивнул, и в этот момент зазвонил его телефон. Он поднял
трубку.
Выслушав сообщение и сухо сказав «спасибо», положил трубку.
Потом потер кончик носа и глухо сказал:
— Наши эксперты подтверждают. Снятый на фотографии
человек и находящийся сейчас в Германии Кемаль Аслан — два абсолютно разных
человека. Он советский агент-нелегал.
Арт Бэннон, единственный из присутствующих, улыбнулся,
словно это была только его победа.
Мюнхен. 25 января 1991 года
Сидя в купе первого класса, он смотрел, как за окном
мелькали ухоженные дома немецких бюргеров, и чувствовал себя почти дома. Он
хорошо знал, что между Западной и Восточной зонами Германии уже не будет
никаких границ и никто не войдет в его вагон с просьбой показать паспорт. Но
тем не менее сидел и ждал, когда наконец поезд перейдет эту невидимую линию,
являвшуюся самой ожесточенной линией противостояния в истории человечества.
Поезд шел точно по расписанию, и он знал, что ближе к
полуночи они пересекут эту невидимую теперь границу. И если по шоссейным
дорогам еще можно было определить, где именно находится бывшая ГДР, а где.
Западная Германия, то по железнодорожной колее сделать это было практически
невозможно.
Автомагистрали в ФРГ были образцовыми дорогами Европы,
сравнимыми разве только со знаменитыми американскими дорогами. А вот дороги
ГДР, уже не ремонтируемые и не контролируемые последние несколько лет, после
развала страны являли собой образец, вряд ли достойный подражания. Но он знал
время и, купив в буфере небольшую бутылочку виски, ждал, когда наконец поезд
пересечет границу, словно возвращая его домой. Он закрыл глаза и попытался
представить, каким будет его дом. Но вместо старого дома, забытого и брошенного
семнадцать лет назад, он видел техасское ранчо своего тестя, свои дома в
Хьюстоне, Нью-Йорке и Торонто, глаза Сандры, взгляд своего сына. И не мог
представить себе ни своей однокомнатной московской квартиры, ни квартиры в
другом городе, где он вырос и пошел в школу. Только воспоминание о матери
по-прежнему жило в его сердце, и, хотя сам образ был несколько затуманен,
воспоминания о ней всегда помогали сохранять ту боль и ностальгическое чувство
потери, которые он испытывал все эти годы. Почему-то он всегда помнил ее руки.
Ее добрые, ласковые руки. И не мог представить ее постаревшей на целых
семнадцать лет.
Ей было пятьдесят с небольшим лет, когда он уезжал на Запад.
Это была еще крепкая сильная женщина, часто шутившая по поводу его
командировок. Сейчас ей должно было исполниться семьдесят. Несколько раз, в
самом начале его деятельности за рубежом, ему удавалось поговорить с матерью,
которую для этих целей привозили в другие страны. Но эти «подарки» быстро
закончились, так как такие разговоры, несмотря на все меры предосторожности,
были исключительно опасны. С тех пор им обоим передавали только устные приветы
и иногда ему привозили письма, написанные другим почерком на английском языке,
являвшиеся переводной копией ее подлинных писем.
Сейчас, сидя в поезде, направлявшемся в Берлин, он думал о
том далеком теперь семьдесят четвертом, когда Юрий Андропов приехал лично
проводить нелегала, отправлявшегося за рубеж. Он запомнил эту встречу на всю
жизнь. И слова Андропова о том, как будет трудно. Он потом часто вспоминал эти
слова.
Никто не знал тогда, не мог даже предположить, как долго
продлится его «командировка».
«Семнадцать лет», — снова подумал он. Как все это
сложно. Он не понимал, как сумеет адаптироваться к новой жизни после стольких
лет, проведенных на Западе. Не знал изменений, происшедших на его родине.
Смутно он чувствовал, что все по-другому, иначе, сложнее. Информация,
доходившая до него, была смутной, вызывала тревогу. События в Тбилиси, Баку,
Вильнюсе вселяли ту неуверенность в его душе, которую не могли породить никакие
наблюдения агентов спецслужб. Он еще не осознавал степень изменений,
происшедших в СССР, но знал, что возвращается совсем в другую страну.
В дверь постучали. Он насторожился. Сотрудник ЦРУ летел с
ним до самого Мюнхена и наверняка сдал его своим партнерам в Баварии с рук на
руки.
Неужели они решились сделать попытку захватить его еще до
того, как поезд пересечет бывшую границу? Он осторожно подошел к дверям.
— Кто там?
— У меня поручение из Пенсильвании, — раздался
приглушенный голос за дверью.
Кемаль замер. Это был его личный пароль. Ни один сотрудник
ЦРУ не мог его знать. И, самое главное, это был знакомый голос. Но в это
невозможно было поверить, нельзя было верить. После того как он на вокзале позвонил
по известному ему телефону и услышал только одну фразу — «Билет вам заказан на
поезд Мюнхен — Берлин», — Кемаль не сомневался, что его переезд
подготовлен советской разведкой. Но не думал, что услышит в своем купе этот
голос. Ему не нужен был пароль, чтобы узнать этот характерный глухой голос даже
спустя несколько лет. Щелкнув замком, он открыл дверь.
И увидел, что не ошибся. В купе вошел Сережа Трапаков. Тот
самый Сережа Трапаков, который отправлял молодого старшего лейтенанта разведки
в семьдесят четвертом году в Болгарию. За эти годы он сильно изменился — из
прежнего худощавого молодого человека превратился в лысоватого полного мужчину
зрелых лет, скорее напоминавшего бюргера, чем сотрудника ПГУ КГБ СССР. Трапаков
быстро закрыл за собой дверь. И только после этого они крепко обнялись. До боли
в суставах. Чуть отдышавшись, Кемаль сказал:
— Не думал, что увижу именно тебя.
— Они меня вытащили с Дальнего Востока, —
улыбнулся Трапаков, — я сейчас безвылазно сижу во Владивостоке. Там
столько работы. Начальство вспомнило, что ты меня знаешь. Решили, что пароль не
совсем надежен. Нужно послать человека, которому ты доверяешь. Вспомнил про
меня, кстати, сам генерал Дроздов. Он ведь, кажется, был резидентом в
Нью-Йорке, когда ты там работал?
— Не совсем так. Я тогда был в Хьюстоне. Потом
перебрался в Нью-Йорк.
А затем на некоторое время в Бостон. Но потом решил, что
американцы слишком негостеприимны, и перевел свои дела в Канаду. У тебя есть
скэллер?
— Конечно, он у меня в кармане. Никто не подслушает. Да
здесь и не так опасно. Не волнуйся. В соседних купе никого нет. Твои
наблюдатели сидят в крайнем купе. Слева.
— Узнаю систему, — улыбнулся Кемаль.
— Приходится, — улыбнулся Трапаков, — хотя
наша система в последнее время все чаще дает сильные сбои.
— Ты о чем?
— Долго рассказывать, — отмахнулся Трапаков.
Кемаль взглянул на часы.
До прежней границы оставалось еще несколько минут. Они
разместились. Трапаков сел в кресло за столиком, Кемаль на свою кровать.
