Он снова намотал на нижнюю часть лица платок. И рванул на
ней халат.
Поняв, что он хочет делать, женщина начала извиваться под
ним.
— Поздно уже, — улыбнулся Волков, срывая с нее
нижнее белье, — уже поздно, моя дорогая, — он начал расстегивать
брюки, — теперь уже поздно, — говорил он, тиская женщину.
Сопротивление было недолгим. Она ничего не могла сделать со
связанными руками. Он насиловал ее грубо, жестоко, скорее причиняя неприятную
боль и унижение от сознания своей беспомощности, чем действительно мучая ее.
Под конец она просто закрыла глаза, уже ни о чем не думая.
Он начал удовлетворенно мычать, тиская ее грудь. И она почувствовала, как
освобождается левая рука. Она вспомнила о небольшом пистолете, который лежал у
нее в ящике стола, и снова начала извиваться, пытаясь высвободить руку. Он,
самонадеянный, как и все мужчины, решил, что сумел возбудить ее по-настоящему,
и удвоил свои усилия.
И в этот момент в дверь позвонили. Полковник выругался.
Кажется, он взял с собой слишком исполнительных сотрудников. Он предпочел
прервать свое занятие.
— Все равно скажешь, — шепнул он женщине и,
поднявшись, стал оправляться перед тем, как открыть дверь. Надел пиджак,
лежавший на полу, положил в карман оружие.
Она уже почти высвободила руку. Он прошел к двери и, даже не
посмотрев в глазок, открыл ее. На пороге стоял незнакомый Волкову человек.
— Кто вам нужен? — растерялся полковник.
— Вы, полковник Волков, — спокойно сказал
незнакомец, — я приехал, чтобы вас арестовать. Я полковник Сапин из
специальной инспекции КГБ СССР.
Он еще не договорил, как полковник судорожно начал доставать
пистолет.
Или просто хотел дотронуться до оружия, чтобы прийти в себя.
За спиной пришедшего кто-то стоял. Волков дотронулся до своего пистолета, и в
этот момент прозвучал выстрел.
Берлин. 27 января 1991 года. Западная зона
В этот день многое должно было проясниться. Ранним утром
Тернер спустился завтракать. Предусмотрительный Берден решил больше не выходить
из номера. Вчера он сознательно принял приглашение Клейтона, решив посмотреть
на обстановку в отеле. Но после того как в холле встретился с Хефнером, Берден
решил прекратить подобные эксперименты. Если в отеле был профессионал БНД,
знавший его в лицо, то среди офицеров КГБ, безусловно, находившихся в отеле,
вполне мог оказаться человек, также знавший Милта в лицо.
Тернер спустился вниз и, дождавшись, пока подойдет официант,
сделал ему заказ. С собой он предусмотрительно взял несколько газет и теперь,
развернув одну из них, стал читать.
— Вы разрешите? — вдруг раздалось над ним.
Он поднял глаза и только страшным усилием воли не
поперхнулся. Перед ним стоял Кемаль Аслан. Утром обычно все завтракали в отеле,
и тот решил выбрать место за столом, где сидел только Тернер.
— Да, конечно, — по-английски пробормотал Тернер.
— Вы говорите по-английски? — спросил Кемаль,
усаживаясь напротив.
— Как видите, — пробормотал Тернер. Он представил
себе, как нервничают следившие за ними американские, немецкие и советские
агенты. Но встать и уйти это самое глупое, что сейчас можно было сделать. И он
остался за столом, почти физически чувствуя на себе взгляды многих людей. Ему
было неловко, словно он был раздетым.
Официант быстро принес его заказ и принял новый у Кемаля.
— Вы американец? — спросил Кемаль.
— С чего вы взяли? — удивился Тернер.
— Акцент. Вы из северных штатов. Так мне, во всяком
случае, кажется.
Наверное, вы мой соотечественник.
— Вы тоже американец?
— Да. Но я жил долгое время в Европе.
— Зато по вашему акценту трудно узнать, из какого вы
штата.
— Я сам не знаю, — улыбнулся Кемаль, — долгое
время жил в Техасе, в Нью-Йорке, в Массачусетсе. Мне трудно определить какой-то
конкретный регион.
— Уильям Тернер. Программист в компании «Майкрософт», —
назвал знаменитую компанию Тернер, чьи дискетки он вводил в свои компьютеры.
— Кемаль Аслан. Бизнесмен. Вот моя визитная карточка. Я
много слышал о вашей компании, — он оглянулся по сторонам и протянул свою
визитную карточку.
«Господи, — весело подумал Тернер, — меня ведь не
выпустят отсюда живым, пока я не покажу всем эту визитку. Они решат, что я и
есть его связной».
Он вдруг понял, почему Кемаль так охотно разговаривает
именно с ним.
Ему нужен был любой собеседник, чтобы окончательно запутать
следивших за ним агентов ЦРУ. Они наверняка бросятся проверять разговорчивого
собеседника Кемаля и потратят на это некоторое время и силы. А ему нужен был
лишь один день. «Но здесь ему очень не повезло. Он подсел именно к агенту
ЦРУ», — подумал Тернер.
Когда принесли завтрак Кемалю, они замолчали оба. И теперь
сам Уильям Тернер молча наблюдал за сидевшим напротив него человеком. Он не
хотел признаваться даже самому себе, но чувства невольного уважения и
некоторого восхищения были преобладающими в его отношении к советскому
супершпиону.
«Как же он выдерживал все это столько лет?» — ошеломленно
думал Тернер. Откуда черпал в себе силы семнадцать лет, разлученный с родиной,
со своей семьей, со своими родными и близкими? Семнадцать лет невероятной,
изнурительной работы, когда невозможно расслабиться ни на одну секунду. Он
незаметно смотрел на советского агента. Нормальные руки, чуть более удлиненные
пальцы, как у аристократов или музыкантов. Наверное, в молодости он был даже
красивее. Сейчас меньше волос. Десять лет назад он носил небольшие усы щеточкой
над верхней губой, делавшие его похожим на киногероев тридцатых годов. Сейчас
Кемаль несколько располнел, поправился.
Как и прежде, умные, подвижные глаза. Четкие черты лица.
Спокойный взгляд. Или это последствия чудовищной силы воли, когда невероятным
усилием ежечасно заставляешь себя не думать об опасностях? Тернер знал почти
всю жизнь этого человека за последние семнадцать лет. Знал, сколько раз он
оказывался на грани провала, как попал в тюрьму и чудом вышел оттуда, сумев
доказать ФБР свою невиновность. Знал, как Кемаль терял своих связных. Знал, что
в Америке он оставил горячо любимую женщину и единственного сына. И даже знание
этого не позволяло Тернеру понять — почему? Во имя каких принципов действовал
этот человек? Неужели только для спасения прогнившего советского режима
коммунистов, обреченность которого уже видна невооруженным глазом? Или здесь
было нечто другое?
Тернер вспомнил слова президента Эйзенхауэра. Тот однажды
заметил, что у «солдат коммунистических армий есть нечто такое, что позволяет
им быть сильнее, чем солдатам демократических армий». Может быть, это «нечто»
присутствовало и у Кемаля? И он тоже коммунистический фанатик? Неужели фанатик
может столько лет держаться на этом чувстве? Тоже не похоже. Фанатизм — сильное
чувство. И безрассудное. Оно сжигает человека, не позволяя разуму преобладать.
