— Вы хотите что-то сказать? — спросил он у
Тернера.
— Нет, я вас слушаю.
— Год назад Юджин в результате известных нам событий
был тяжело ранен и провел более полугода в больнице. После выздоровления он был
отправлен на отдых, а когда вернулся, — КГБ уже не существовал. Его
держали несколько месяцев в резерве. Теперь он работает в отделе, занимающемся
проблемами Турции.
Это бывший Восьмой отдел. Наш человек работает в
секретариате нового директора СВР. А нам нужно сделать так, чтобы они поверили,
что утечка информации идет именно из бывшего Восьмого отдела разведки КГБ.
Необходимо несколько сместить акценты, отвлекая внимание от нашего агента. Вы
поняли мою мысль?
Не совсем понимая своего шефа, Бэннон тем не менее кивнул. А
Тернер решил уточнить:
— Вы хотите сказать, что нужно подставить Юджина вместо
нашего агента?
— Да, — довольным голосом ответил Эшби.
— И вы думаете, мы сможем убедить русских, что их
лучший разведчик — двойной агент?
— Именно потому, что он лучший, — сможем. Любой
нормальный человек должен задать себе вопрос, за счет чего Юджину удалось
продержаться столько лет? Почему им не заинтересовались ни ФБР, ни ЦРУ? Кроме
того, он был арестован и выпущен из тюрьмы.
— Согласитесь, что оснований для подозрений больше чем
достаточно.
— Они нам не поверят, — упрямо сказал Тернер. Эшби
нахмурился. Ему не нравилось подобное упрямство нового начальника, отдела. И,
сдерживаясь, он сказал:
— Значит, вы должны сделать все, чтобы они нам
поверили.
На этот раз Тернер не стал спорить, и Эшби развил свою мысль.
— Представьте, что к нам возвращается наш офицер,
семнадцать лет проработавший в тылу русских. К тому же арестованный ими и затем
выпущенный на свободу. Прибавьте к этому его непонятное ранение во время
возвращения, когда мы уже знали, что он агент КГБ. И участие в прошлогодних
событиях германской разведки, невольно оказавшей услугу советскому агенту.
Наконец, приплюсуйте к этому полную неразбериху в ЦРУ, развал США, закрытие ЦРУ
и изгнание из него почти всех ведущих сотрудников. И тогда вы получите картину
того, что сейчас Происходит в Москве. Как вы считаете, в такой ситуации у нас
есть шансы?
Тернер молчал.
— Прибавьте к этому и наши усилия, — подал голос
Бэннон.
— Да, — согласился Эшби, — и, конечно, наши
усилия. Так как вы считаете, Уильям, у нас есть шансы?
— Есть, — ответил Тернер, — у нас есть шансы
сделать дерьмо из хорошего разведчика.
— Прекрасно, — Эшби проигнорировал слишком грубое
выражение Уильяма Тернера. — В таком случае именно вам и предстоит сделать
так, чтобы русская разведка поверила в его двойную игру. Вы меня понимаете?
Этим ходом мы не только выводим из круга подозреваемых своего агента, но и
вводим туда мистера Юджина. Нужно сказать, он попортил нам слишком много крови
в последние два десятилетия.
— Я понимаю, — ответил Тернер. Он вспомнил, как
переживал за Юджина, словно тот был его близким другом. Вспомнил прошлогоднюю
драму в Берлине. И встречу с Юджином за столом «Гранд-отеля», когда тот
неожиданно подсел именно к нему. Тогда он еще не знал, что этого агента в СССР
называют Юджином. Теперь он это знает. Он вспомнил последние слова Милта
Бердена, сказанные ему перед отставкой из ЦРУ:
— Мы постепенно становимся заложниками системы, Уильям,
заложниками наших консервативных взглядов и привычек. И начинаем мыслить только
сегодняшним днем, забывая о завтрашнем. Двухполярный мир был не так плох, если
мы действительно хотели сохранить мир. Боюсь, что наши бывшие союзники скоро,
очень скоро, принесут нам слишком много проблем. И мы еще много раз пожалеем,
что разрушили второй полюс, уравновешивающий наши материки. Даже если он был со
знаком минус. В природе нужна полярность мнений, знаковые отличия. А колебания
могут привести к резонансам не только в технике, но и в политике.
После возвращения из Германии Берден написал письмо
руководству ЦРУ, где утверждал, что руководство Лэнгли не всегда адекватно
реагирует на события в мире, предпочитая не обращать внимания на некоторые
обстоятельства в угоду генеральной концепции борьбы с мировым коммунизмом и
Советским Союзом. Берден дошел до того, что начал доказывать необходимость
сохранения и укрепления Советского Союза как необходимого компонента в борьбе
против мирового зла — терроризма, наркомафии, ядерной мафии, нестабильных
марионеточных режимов и бывших друзей, слишком зависящих от Америки раньше и не
зависящих после развала СССР.
Берден предупреждал руководство ЦРУ, что на основе всех
данных в Советском Союзе скоро будет предпринята попытка переворота против
Горбачева. И это был единственный пункт, который встревожил руководство ЦРУ. О
нем было доложено президенту США, и Джордж Буш, бывший директор ЦРУ, в
нарушение всех правил и принципов разведки, позвонил в Москву, чтобы лично
предупредить Михаила Горбачева о возможной опасности. Осторожный Буш не имел
права указывать источники информации и говорить слишком откровенно. А привыкший
к собственной гениальности Михаил Горбачев даже не обратил внимания на слова
Буша. В этом случае Буш был «большим католиком, чем папа римский». Он больше
хотел сохранения на своем месте Горбачева, чем сам Горбачев и его окружение.
Потом была попытка переворота. В эти три августовских дня
Берден почему-то интересовался не столько происходящими событиями в Москве,
сколько курсом немецкой марки в Берлине и Бонне. И оказался прав. Как только было
объявлено о введении ГКЧП, курс немецкой марки резко пошел вниз, а курс
американского доллара, наоборот, так же резко пошел вверх.
Сразу после августа Берден подал заявление об отставке. И
после развала Советского Союза ушел из ЦРУ, сказав, что нужно менять
приоритеты. Все это Уильям Тернер вспомнил сейчас, пока Эшби говорил о Кемале
Аслане. Он отогнал воспоминания. В конце концов, он на работе. И уже другим,
уверенным и спокойным, тоном он спросил:
— Кто-нибудь знает о нашей операции против Юджина?
— С этой минуты только вы двое, — невозмутимо
ответил Эшби, — в целях секретности операции а ней больше не должен знать
никто. Даже сотрудники ваших отделов. Вы меня понимаете?
Они молчали. Все было ясно.
Москва. 27 марта 1992 года
Сначала он видел перед собой только белую простыню. Большую
белую простыню, словно накрывшую его лицо и мешавшую ему дышать. Потом он начал
различать смутные тени. И наконец однажды услышал голоса.
Позже он узнал, что провалялся в госпитале целых три месяца.
И только когда врачи разрешили ему есть самому, он понял, что постепенно
возвращается к жизни. Последнее, что он помнил в Берлине, были обжигающие
выстрелы в спину, словно удары гигантской иглы, пробивающие его насквозь. И
последний взгляд стоявшего рядом человека. Он долго не мог вспомнить, кто
именно был рядом с ним.
