— Вы были в Германии? — спросила она. Видимо,
несчастной женщине не говорили, где именно находится ее муж. Просто в силу
своего разумения она считала, что немец Эдуард должен обязательно работать в
Германии.
Караев решил ее не разочаровывать.
— Был, — сказал он, — мы с ним очень дружили.
— Садитесь, — предложила женщина. Даже последние
его слова ее не очень взволновали. Последний раз она видела мужа еще в конце семидесятых.
И он давно уже превратился в этом доме в семейную легенду.
Полковник сел. Он чувствовал себя неловко, словно непонятно
зачем побеспокоил прах мертвеца.
— Вы знаете, как он умер? — вдруг спросила
женщина. Спокойно, без надрыва.
— Знаю.
— Он не мучился?
— Нет. — Он не мог сказать этой несчастной
женщине, что ее муж застрелился. Сегодня она этого просто не поймет. Все
идеалы, в которые они верили, оказались осмеянными и разрушенными. И говорить
сегодня о том, что ее муж решил тогда остаться верным своим идеалам, было
слишком больно. И не нужно.
И хотя Эдуард Фишер, или Том Лоренсберг, служил не режиму
маразматиков, умиравших один за другим, не системе, столь же изощренной, сколь
и загнивающей, омерзительной, а своей стране, сохраняя верность данной присяге,
это сегодня объяснить было невозможно. И поэтому полковник молчал.
— Он просил вас что-нибудь передать? — снова
подала первой голос женщина.
— Нет. Там это было невозможно, — честно признался
Караев. — А как у вас дела? Вы получаете за него пенсию?
— Да, конечно, — чуть улыбнулась женщина, —
на килограмм масла как раз хватает. Мне объяснили, что он был всего лишь
майором. Указ о присвоении ему звания полковника вышел, но он погиб, и поэтому
его отменили или не присвоили, я так ничего и не поняла. Вот и получаю пенсию
за погибшего майора.
Полковник молчал. Он сжал зубы так, что начали болеть скулы.
Не нужно было даже осматриваться, чтобы увидеть, как живет эта несчастная
женщина.
— Может, я могу чем-то вам помочь? — подчиняясь
своему внутреннему порыву, спросил он.
— Нет, спасибо. — Она подняла один из платков и
накрыла им голову. — У нас все есть.
— У вас ведь была дочь? — спросил он. — Ей
сейчас, должно быть, двадцать два или двадцать три года.
— Была, — подтвердила женщина.
— С ней что-то случилось? — холодея, спросил
полковник.
— Нет. Она жива-здорова. Даже слишком здорова, —
почти равнодушно ответила мать, но он заметил блеснувшие глаза женщины.
— Ирина, — мягко спросил он, — сколько вам
лет?
Она стащила с головы платок.
— Я вам кажусь очень старой? Да? Это у меня больные
почки. Мне говорят, нужно выехать на курорт, а разве я могу сейчас себе такое
позволить? И куда выезжать? Везде война.
Он молчал.
— Сорок четыре, — сказала она. — Мы
поженились с Эдуардом сразу после окончания института. Тогда все казалось таким
прекрасным.
— Вы не работаете? — понял он.
— Нет. У меня инвалидность второй группы. Поэтому я и
получаю пенсию.
— А ваша дочь?
Женщина тяжело вздохнула. Потом сказала, не глядя на гостя.
— Она работает. В ночных барах танцует.
Он нахмурился, словно она его ударила. Потом встал.
— Я не знаю, будет ли вам от этого легче, я не знаю
ничего о ваших с ним отношениях, но я должен сказать вам, Ирина, что вы можете
гордиться своим мужем. Он был настоящим человеком и… — полковник стеснялся
этого слова, но все-таки сказал:
— …подлинным патриотом своей страны. Он был героем,
Ирина. И погиб как герой. Вот и все, что я хотел вам сказать. Извините, что
пришел и побеспокоил вас.
— Да, — кивнула она. И вдруг плотину ее равнодушия
словно прорвало, и она беззвучно заплакала.
— Эдик! — звала он своего мужа, твердя
неподвижными губами. — Эдик!
Полковник подошел, положил руку на ее плечо.
Потом опустился перед ней на корточки.
— Ирина, — мягко сказал он, взяв ее руки в
свои, — много лет назад, еще в восемьдесят втором, он спас мне жизнь. Вы
меня понимаете? Я хочу хоть чем-то вам помочь. Скажите мне, где работает Лена.
Она назвала адрес. Поцеловав ей руки, он поднялся, достал
все деньги, что были у него в карманах. Вчера им выдали зарплату за два месяца.
— Это вам, — сказал он, — не отказывайтесь,
пожалуйста. — И вышел из комнаты.
Бар, где должна была танцевать молодая женщина, он нашел
сразу. В это время вечера там было тихо, основные посетители появлялись после
десяти. Он прошел в служебные помещения.
— Кто вам нужен? — появился какой-то здоровый
парень лет двадцати. Он был одет в спортивную форму «Адидас».
— Вы здесь живете? — вежливо спросил полковник.
— Нет, — удивился парень, — а чего?
— Вы в таком виде, — показал на его форму
Караев, — я думал, вы после тренировки.
Парень нахмурился, соображая, обидеться или нет. А полковник
уже открыл дверь небольшой комнаты-уборной.
Раздался девичий крик — в комнате переодевались девушки.
Парень в форме, стоявший позади Караева, схватил его за руку.
— Уходи отсюда!
— Мне нужно поговорить с Леной, — попросил
полковник, — я друг ее отца.
— Тоже мне друг, — засмеялся парень. — Ладно,
иди говори. Когда выйдешь, сочтемся. Девочки у нас хорошие, ласковые, сразу
договоришься. Но долю нам давать должен.
— Обязательно, — поморщился Караев, входя в
комнату.
Там уже сидели на стульях две длинноногие испуганные
девочки. Одна была чем-то неуловимо похожа на мать.
— Вы Елена Фишер? — спросил Караев.
— Нет. Я Лена Хохлова, — ответила девушка.
— Да, конечно, — согласился полковник, он мог бы и
сам догадаться. При существовавшей в стране к началу восьмидесятых годов почти
официальной политике антисемитизма называть девочку фамилией Фишер было нельзя.
Невозможно доказывать каждому, что это немецкая, а не еврейская фамилия. Хотя
Эдуард Фишер мог быть и евреем. Разве это что-то изменило бы в их отношениях?
— Девочка, — попросил полковник другую
девушку, — может, вы нас оставите одних? Та кивнула головой и вышла из
комнаты.
— Что надо? — спросила Лена, едва за подругой
закрылась дверь. — Я ведь так просто ни с кем не еду. Заранее нужно
платить.
— И много? — спросил Караев. Почему-то нестерпимо
заныла пробитая грудь.
— Триста баксов, — она врала. Обычная такса была
не больше ста пятидесяти.
