Всем, кого мы любим, посвящаю,
Тем, кто нам является в мечтах,
Тем, кем станем, робко расцветая
В бережных и любящих руках.
Посвящаю мудрости, отваге,
Цели, увлекающей в полет,
Тем, кто нам забыть поможет страхи,
От надежды к счастью проведет,
И любви погибшей – жаркой, страстной,
И другой, пусть маленькой, смешной;
И тому, что часто мы за счастье
Горько платим.дорогой ценой;
Дочерям – Саманте, Беатрисе,
Заре и Ванессе, милой Вик, -
Пусть дурного с ними не случится,
Пусть мечты исполнятся для них.
Сыновьям – да будет Никки счастлив,
Так же добр, отважен, как всегда,
Да не будет горя в жизни Макса,
Пусть ему не встретится беда.
Пусть надежда наяву вас встретит
(И меня – возможно, в некий час),
Пусть весь мир любовью вам ответит…
Дорогие, мама любит вас!
[1]
Глава 1
Тяжелые парчовые шторы на окнах заглушали доносившиеся
снаружи звуки, и даже птичий щебет почти не проникал в окна роскошно
обставленных комнат Хендерсон-Мэнор. Нетерпеливо откинув за спину длинный
темный локон, Оливия Хендерсон вновь углубилась в составление описи отцовского
фарфора. На дворе стояла теплая летняя погода, и ее сестра, как обычно,
спозаранку исчезла куда-то. Эдвард Хендерсон, отец Оливии, сегодня ожидал
адвокатов, довольно часто наезжавших в маленький городок Кротон, находившийся
всего в трех часах езды от Нью-Йорка. Эдвард почти не покидал поместья,
предпочитая давать указания поверенным и осуществлять общее руководство
сталелитейными заводами, которыми давно уже не управлял сам. Он полностью
удалился от дел два года назад, в тысяча девятьсот одиннадцатом, сохранив при
этом все свои владения, но целиком полагаясь на адвокатов и директоров заводов.
Жена так и не родила ему сыновей, и со временем его интерес к бизнесу
значительно охладел, так что Эдвард мирно жил отшельником в своем уютном
гнездышке.
Здесь его дочери могли вести спокойную, ничем не омраченную
жизнь, и хотя подобное существование не назовешь волнующим, скука и тоска
никогда не посещали Хендерсонов. Кроме того, у них было немало друзей среди
многих выдающихся семейств, обитавших вверх и вниз по течению Гудзона, из
которых самыми близкими соседями были Ван Кортлендты и Шепарды. Джей Гулд, отец
Хелен Шепард, умерший почти двадцать лет назад, оставил всю недвижимость и огромное
состояние дочери. Хелен вместе с мужем, Финли Шепардом, приумножили деньги отца
и к тому же нередко давали балы и приемы для соседей. Рокфеллеры, недавно
достроившие поместье Кайкьюит, в Тарритауне, с великолепными садами,
изумительно распланированными газонами и домом, не уступавшим особняку Эдварда
Хендерсона, соперничали в гостеприимстве с Шепардами.
Хендерсон-Мэнор считался одним из красивейших поместий в
округе, и люди приходили за много миль, чтобы полюбоваться им и чудесными
окрестностями. Сквозь решетку ограды с трудом можно было разглядеть дом,
окруженный высокими деревьями, и дорожку, ведущую к главной подъездной аллее.
Сам особняк располагался на высоком холме, выходившем на реку Гудзон. Эдвард
часами просиживал в кабинете, наблюдая, как течет жизнь в большом мире,
вспоминая прошлые времена, старых друзей и дни, когда земля вращалась куда
быстрее… семидесятые годы, когда он принял руководство отцовскими заводами…
стал свидетелем многих великих изобретений на рубеже столетий…
Тогда он был занят с утра до вечера и будущее казалось
совершенно безоблачным. Но все пошло не так, как думалось. Женился Эдвард
совсем молодым, но дифтерия унесла жену и маленького сына. После трагедии он
много лет жил один, пока не появилась Элизабет – воплощение всего, о чем может
мечтать мужчина: ослепительный солнечный луч, комета в летнем небе, такая
эфемерная, яркая и прекрасная, так быстро исчезнувшая. Они поженились через
несколько месяцев после знакомства. Ей было девятнадцать, ему – за сорок. Но,
не дожив до двадцати одного года, Элизабет умерла в родах. После ее кончины
Эдвард с головой погрузился в работу, доводя себя до изнеможения.
Сначала он поручил дочерей заботам нянь и экономки, но
наконец, осознав свои обязанности перед ними, приступил к строительству Хендерсон-Мэнор.
Он хотел, чтобы девочки вели привольную жизнь вдали от нездоровых соблазнов
большого города. В тысяча девятьсот третьем году Нью-Йорк был неподходящим
местом для детей. Им было десять, когда семейство Хендерсонов переехало в новый
дом. Сейчас девушкам исполнилось двадцать. Отец оставил за собой особняк в
Нью-Йорке и жил там, но навещал дочерей при каждой возможности, сначала по
уик-эндам, потом все чаще. И когда возвращался в Нью-Йорк, Питсбург или Евpony,
сердце оставалось в этом маленьком городке, там, где обитали девочки.
Эдвард наблюдал, как дети росли, расцветали, и мало-помалу
его жизнь сосредоточилась в них и словно замедлила течение. Он уделял им каждую
свободную минуту, а вскоре окончательно поселился в Кротоне. Последние два года
он никуда не выезжал, тем более что здоровье его сильно ухудшилось. Сердце
давало знать о себе, когда Эдвард чересчур много работал, расстраивался или
волновался, что теперь случалось крайне редко. Он был счастлив здесь, с
дочерьми.
Прошло двадцать лет со дня смерти жены, того теплого
весеннего дня, когда Господь окончательно отвернулся от него. Эдвард,
преисполненный гордости и счастья, ожидал за порогом спальни, когда раздастся
крик новорожденного. Он и подумать не мог, что трагедия повторится. Его первая
жена вместе с малышом стали жертвами эпидемии дифтерии, и на этот раз, потеряв
Элизабет, он едва не умер. Первое время Эдвард не хотел жить и постоянно
чувствовал присутствие Элизабет в их нью-йоркском доме. Позже он возненавидел
пустоту огромных комнат и старался как можно больше путешествовать, но потом
осознал, что забросил малышек-близнецов, последний дар Элизабет. И хотя не мог
заставить себя продать особняк, выстроенный отцом, в "котором родился и
вырос, все же закрыл его и перебрался поближе к детям. С тех пор он никогда не
скучал ни по дому, ни по Нью-Йорку, ни по светскому обществу.
Не обращая внимания на окружающее, Оливия продолжала
заполнять длинные бумажные полосы своим мелким аккуратным почерком, отмечая,
что нужно заменить и какие вещи заказать заново. Иногда она посылала слуг в
городской дом привезти необходимое оттуда, но по большей части обращалась в
магазины, зная, что отец не любил нью-йоркское поместье. Она, как и Эдвард,
была счастлива спокойствием здешней жизни и очень редко ездила в Нью-Йорк, если
не считать своего дебюта, когда отец представлял дочерей своим друзьям и всему
высшему обществу. Оливия находила светскую жизнь довольно интересной и
забавной, но крайне утомительной. Ее изматывали каждодневные выезды в театры,
на балы, в гости, необходимость соблюдать строжайшие правила этикета. Она
чувствовала себя так, словно постоянно находится на сцене, разыгрывая
несвойственную ей роль, так что под конец возненавидела и себя, и окружающих –
в отличие от Виктории, которая буквально расцветала в лучах всеобщего внимания.
Оливия же облегченно вздохнула, вернувшись к своим книгам, лошадям, цветам и
каждодневным прогулкам по холмам к близлежащим фермам.
